К концу недели в доме все было переделано. Оставался один досуг. По вечерам читальня разбивалась на компании по интересам. Тимофей Степанович чинно выуживал из холщового мешочка крошечные бочонки, звучно называя номера, а Маргарита Тихоновна, Анна, Светлана и Вероника покрывали пуговицами совпадающие цифры на картонках лото. За их столом царило безудержное детское веселье.

Гриша выпотрошил шахматную доску с недостающими фигурами и, соорудив из смолы и белого мякиша шашки, азартно резался в поддавки с Сухаревым. Поодаль Дежнев, Кручина, Иевлев и Луцис расписывали пульку.

Мы с Таней, предоставленные друг другу, играли в саду в бадминтон. Воланчик, похожий на дохлого воробья, всякий раз норовил застрять в коряжистых ветках горбатых яблонь. Лыжной палкой я мутил плотную листву. Воланчик срывался вниз, а вместе с ним на землю сыпалась недозревшая антоновка.

Закончилось все в один миг, скоропостижно и почти безболезненно, словно хрустнувшая под местным наркозом кость. Шла вторая неделя нашего заключения, и мы, убаюканные размеренной сельской жизнью, думали, что все обойдется.

В пятницу утром к хутору подкатил кортеж из четырех машин. Еще не громыхнуло под кулачным ударом гулкое железо ворот, а во дворе зашлась тяжелым рваным лаем московская сторожевая Найда, закружила вокруг будки, бренча долгой цепью. Вторя Найде, оглоблинская Латка, точно штопор, вкрутила в небо заливистую волчью трель. И только потом ворота перекатисто загудели.

Мы никого не ждали. Как-то позабылась причина, собравшая нас в доме Возгляковых. Я спрятал под половицу стальной футляр с Книгой, вытащил клевец и побежал к воротам. Там уже собрались Луцис, Сухарев, Кручина и Дежнев.

Грозный Иевлев, держа на отлете колун, спросил:

— Кого там черт принес?

— Свои, свои, — ответил знакомый голос. — Открывайте!

Мы отодвинули засов. Перед нами стоял Ямбых, за ним два его сотрудника, одинаковые, как булыжники, чуть подальше тянул шею и напряженно улыбался похожий на гуся Терешников в белой матерчатой кепке с пластиковым козырьком и выгоревшей надписью «Феодосия». Маячившего возле машины худощавого пассажира я тоже узнал, несмотря на увесистые, на пол-лица, дымчатые очки.

— Вадим Леонидович! — позвал Терешников. — Идите сюда, не бойтесь. Мы не дадим вас в обиду…

И тогда я вспомнил Колесова, подставного покупателя из гореловской читальни.

— Разрешите? — сухо спросил Ямбых и, не дожидаясь приглашения, вошел. — Псы, надеюсь, на привязи?

За ним, чуть косясь на наши топоры, следовала немногочисленная свита. Снаружи возле машин остались человек десять охраны.

Терешников, небрежно обернувшись, бросил им:

— Ждите, мы скоро вернемся! И без глупостей, нам ничего не угрожает!

После чего с тревогой оценил, какой эффект произвели его слова на широнинцев.

— Настоящие головорезы, — лепетал он, тыча пальцем через плечо, — маньяки. Им и Книги Ярости не надо… — бормотал он, подталкивая перед собой неуклюжего, будто стреноженного, Колесова.

Они прошли через наш живой коридор и остановились посреди двора. Светлана, намотав на руку будочную цепь, с трудом удерживала поднявшуюся на дыбы Найду. По другую сторону Анна тянула поводок с беснующейся Латкой. Подоспели Таня, Вероника, Маргарита Тихоновна и Тимофей Степанович. Мощные собаки и оружие создавали утешительное ощущение, что незваные гости находятся у нас под конвоем.

— Вадим Леонидович, — не удержался Сухарев. — Как здоровьечко? Квартирку-то брать будете или нет?

Тимофей Степанович восхищенно цыкнул:

— Живой, гнида!

Колесов болезненно вздрогнул и сказал, старательно глядя на ботинки:

— Товарищ Терешников, мне бы очень хотелось отсюда побыстрее уйти.

— Уйдете. Но не раньше, чем выполните свое задание! — оборвал его Ямбых, а затем обратился ко мне: — Здесь все ваши читатели? Да?

Я кивнул, предчувствуя катастрофу.

Ямбых, как муха, посучил сухими шелестящими ладонями.

— Ну, а вы что скажете? — спросил он у Колесова.

— Давайте, Вадим Леонидович, не робейте, — подбодрил того Терешников.

Колесов короткими пугливыми взглядами сосчитал нас:

— Одного не хватает… Водилы.

Я почувствовал, как ударила в щеки кровь, виски предательски вспыхнули и потекли.

— Так-так… — Ямбых ухмыльнулся. — Не вспомните, случайно, фамилию водителя?

Вадим Леонидович замялся, проворно оттопырил ворот пиджака, полез в карман.

— Оглоблин Федор Александрович, — прочел он по бумажке. — Пятьдесят шестого года рождения… А теперь можно?

— Идите-идите, — позволил Ямбых. — Товарищ Терешников, сопроводите. А у нас с широнинской читальней будет отдельный разговор.

— Надолго? — спросил Терешников, пятясь к выходу. За ним шаг в шаг отступал Колесов.

— Посмотрим… — Ямбых улыбнулся нашим потерянным лицам. — Ну, и куда вы подевали вашего читателя? Съели?

— Никуда мы его не девали, — сказала Маргарита Тихоновна. — Товарищ Оглоблин здесь, с нами… Просто нас раздражало присутствие тех двоих клоунов, — она указала на лязгнувшую за Терешниковым дверь.

— Что вы мне голову морочите?! Что за херня?! — вспылил вдруг Ямбых.

— Оглоблин здесь, — подтвердила Маргарита Тихоновна, — он не может подойти.

— Почему? Заболел? Ранен?

— Я сейчас вам все объясню. Пойдемте, — поманила она. — Это рядом, в саду.

Растерянный Ямбых и его спутники двинулись за ней. Я понял, что она собирается им показать. Мы подошли к чугунному кресту под яблоней.

— Вот, — указала Маргарита Тихоновна.

— Ага, значит, все-таки умер! — облегченно выдохнул Ямбых. — Слава тебе, Господи! — И, чуть смутившись, добавил: — Я имею ввиду, дело прояснилось. Стало быть, это его могила?

— Не совсем. Могилы нет. Только крест!

Ямбых торжествовал:

— И почему же вы с самого начала утаили от нас его смерть?

— Не хотелось лишний раз тревожить Совет, — сказал я. — Нам казалось, гибель Оглоблина — это исключительно проблемы нашей читальни…

— И что же с ним произошло?

— Он погиб. Его застрелили бандиты…

— Те самые, что проявили повышенный интерес к вам…

Как все это напоминало шахматный разгром, когда одинокий король улепетывает с клетки на клетку от озверевшего вражеского ферзя.

— Говорите, застрелили, — повздыхал Ямбых. — Печально, печально… У меня еще одна неприятная новость. Нам придется эксгумировать труп.

— Нет смысла, — торопливо сказал я. — Тело сразу кремировали…