Мне тоже стало не по себе, хоть я понимал, что в шестистах литрах жидкого чугуна растворится все.

— Исключено. Сгорит мгновенно…

Я и Дежнев поддерживали Оглоблина за ноги, направляли Иевлев и Кручина. Тело нырком исчезло в пламени завалочного окна. Лишь столп поднятого жара плеснул по нашим разгоряченным лицам. Запахло палеными тряпками и раскаленной сковородой.

— Что теперь? — спросил пересохшим горлом Марат Андреевич. — Уходим?

— Зачем? — удивился Игорь Валерьевич. — Теперь чугун разлить надо. Пойду этих оболтусов позову…

Вскоре они вернулись. Первым вышагивал вагранщик Сережа, мужик лет тридцати с румяным бабьим лицом, за ним вразнобой топали четыре заливщика, долговязые и колеблющиеся как ковыль.

Сережа отирал скользкий пунцовый лоб рукавом и с обидой говорил Кручине:

— Мне одно не ясно, Игорь Валерьевич. Почему я крайний?!

Он понял, что гроза миновала, и давал волю оскорбленным чувствам. Заметив нас, он осторожно кивнул: «Драсьте…» — и посмотрел на Кручину.

— Это со мной, — сказал тот.

— Ага… — безропотно согласился с объяснением Сережа.

Проходя мимо сваленных у стены мешков, он вдруг наклонился к одному и прокричал:

— Дядя Яша, а ну вставай! Все, пиздец тебе! Ты че наделал?! Вставай, говорю!

Мешок подскочил и оказался растрепанным мужичонкой:

— Чего?!

— Того! Ты завалку проспал!

Разбуженный дядя Яша кукольно похлопал угольными ресницами, кубарем скатился на пол:

— И че теперь?!

— Через плечо! Вторую вагранку заморозил! Я начальство вызвал — видишь?! Как теперь «козла» выбивать? Может, хером твоим? В тюрьму тебя посадят!

Дядя Яша жалостливо сморщил лоб, словно собирался заплакать. На вид ему было лет пятьдесят, но маленькое испитое лицо оставалось детским, как у лилипута.

— Ладно, дядя Яша, пошутил я, — резко прекратил потеху Сережа и направился к вагранке.

Дядя Яша беспомощно поморгал и снова повалился на мешки, уверенный, что жестокий розыгрыш привиделся ему в алкогольном сне.

Сережа тем временем взял в руки багор и подступился к желобу.

— Один ковш у тебя экспроприирую… — предупредил Кручина.

Сережа опешил:

— Так у нас это… одни ж кресты заформованы!

— Ну и нормально. Я вот один крест и возьму.

— Это… ну… я не знаю… — потянул Сережа. — У нас заказ.

— Сережа, ты что? Страх потерял?

— Да хоть все заберите, Игорь Валерьевич! — разозлился вагранщик. Беззвучно матерясь, он ткнул багром в летку. Из образовавшейся в глине дыры по желобу потек оранжево-белый металл. Заливщики подняли ковш за приваренные рогачи и понесли к опоке. Их место у желоба сразу заняла вторая пара.

Десятый ковш оказался последним, его разливали Кручина и Иевлев. Я догадался, что, по задумке Игоря Валерьевича, именно в этом ковше символически покоился сгоревший прах Оглоблина. Отливка универсально олицетворяла надгробье, гроб, покойника и могилу.

Мы сгрудились вокруг остывающей формы с Оглоблиным, как в торжественном карауле, и простояли почти до трех часов утра. Наконец, Игорь Валерьевич бережно извлек из опоки еще теплый крест, собственноручно отбил литник. Видимо, форма была сделана не очень аккуратно — на обратной стороне креста имелись газовые раковины, но это не имело особого значения. Наш мертвый товарищ по-прежнему был с нами. Он, бывший при жизни несгибаемым и прочным, стал после смерти чугуном, — так торжественно и гордо думалось мне.

На рассвете мы возвратились к Возгляковым. Тяжелый крест воткнули в землю под старой сгорбленной яблоней в саду, чтобы Анна в любую минуту могла приходить к Оглоблину на могилу.

Потом Сухарев отогнал «раф» на водохранилище — с гибелью Оглоблина автобус уже не принадлежал нашей читальне. На берегу в укромном месте Саша растыкал удочки, выложил на газете нехитрую закуску и опорожненную водочную поллитровку. Если бы милиция начала искать исчезнувшего Оглоблина, то, обнаружив опустевшую стоянку, брошеный «раф» и удочки, решила бы, что незадачливый рыбак спьяну полез в воду и утоп.

Уничтожение банды Углов не сделало большого шума в городе. О бойне под Урмутом дважды упомянули в безликих новостях на местном телеканале, где-то между «семья Хохлаковых поздравляет дорогую мамочку с днем рождения, желает ей здоровья, счастья» и доморощенной рекламой мебельного салона «Парадиз». Сказали: «бандитская разборка», «персонал кафе не пострадал» и «ведется следствие».

О том, что операция не сошла нам с рук, мы узнали от библиотекаря Буркина. Совет в тот раз заседал в Ижевске. Буркин поехал туда улаживать свои дела. Полной неожиданностью для него был доклад представителя клана Шульги об урмутских событиях. Говорили обыденно, без надрыва, дескать широнинская читальня провела несанкционированную зачистку и никого об этом не предупредила. Кто-то в президиуме вспомнил, что Буркин оказал нам помощь в сатисфакции, и его вынудили дать подписку о неразглашении. Все это чрезвычайно встревожило Василия Андреевича. Он почуял опасность и, нарушая закон, предупредил нас.

Поздно было гадать, откуда стало известно о наших бедах. Луцис высказал идею, что среди обираемых Углами бомжей, возможно, таился соглядатай, который и донес Шульге. Надо было опередить возможные штрафные санкции и самим доложить старосте региона Терешникову об инциденте с Углами, выставив события в наиболее выгодном свете. О гибели Оглоблина мы из предосторожности не сообщали Совету. Нам только не хватало ревизоров и проверок.

Прием с повинной головой, которую меч не сечет, сработал, на первый взгляд, безупречно. Нас нельзя было обвинить в преступном укрывательстве фактов. В Совете отмахнулись, буркнули, что мы были обязаны оповестить их до «зачистки» на водохранилище, а никак не после. На этом все и заглохло. Но успокоились мы, увы, преждевременно.

Потом нагрянул вроде бы с пустячной инспекцией Ямбых. А на следующий день он, исполненный важности, вдруг объявил, что читальня находится под домашним арестом. Проблема, сначала не существовавшая для Совета, вдруг за сутки оказалась раздута до угрожающих размеров трибунала. И что было самым трагичным — исчезнувший малой песчинкой в житейском море читатель Оглоблин грозил обернуться камнем на шее всех широнинцев. Заявлять о нем уже было поздно, оставалось лишь уповать, что его не хватятся наши ревизоры.

Люди Ямбыха рыскали по городу несколько дней в поисках компромата и вроде бы ничего не находили. Мы не хотели лишний раз дразнить шульгинского порученца и старались выполнять его вздорные приказы не отлучаться из дому. За это время Ямбых дважды связывался с нами.

Наконец, он в третий раз дал о себе знать: «Товарищ Вязинцев! — с ликующим визгливым задором прокричало в трубке. — У меня важное сообщение. Соберите сегодня вечером всю читальню!». Непонятно, куда клонил хитрый порученец. Вероятно, Ямбых что-то разнюхал и теперь этим общим сбором он пытался вывести нас на чистую воду. Тогда бы пришлось объяснять, куда подевался читатель Оглоблин. «Роман Иванович, — осторожно предложил я, — может, не стоит всех тревожить? Давайте я Селиванову позову и Дежнева. Это старейшие уважаемые читатели…»