Через двадцать минут подоспел шашлык. Кручина понес к столу пять порций, веером зажав в правом кулаке сразу три шампура, а в левом — два. Рядом в цветном фартуке вышагивал Оглоблин. Из его дымящихся кулаков вырастали еще четыре огромных шампура, больше похожих на бандерильи.

Во двор забрела семейная пара, но Кручина сразу им крикнул:

— Заказной банкет, сегодня никого не обслуживаем! — и чарующе улыбнулся кавказскому теремку.

Пара недоуменно топталась на месте. Старик-бомж проскользнул за их спинами, подхватил бутылку и сунул в мешок.

Кручина строгим голосом повторил:

— Я же русским языком сказал: мы закрыты!

Анна, прибиравшая на соседнем столе, отложила тряпку и взяла в руку пустой шампур. Иевлев уже не возился в канаве, а с лопатой на изготовку притаился за кустами.

Кручина и Оглоблин подошли к столу. Все девять сидящих смотрели только на них, предвкушая пищу.

— Приятного аппетита, — сказал ключевые слова Кручина.

В сидящего во главе стола бандита вонзилось одновременно три смертоносных жала. Из спины его соседа слева выбились два острия, а на груди жир от мясных ломтей, мешаясь с кровью, растекся по белой ткани рубахи. Еще двоих пронзили шампуры Оглоблина. Перемахнувший через кусты Николай Тарасович рубил лопатой четвертого — левая половина стола погибла в считанные секунды. Люди напротив даже не успели отреагировать. Одного пырнула в шею своим шампуром Анна, второму подоспевший Тимофей Степанович раскрошил кистенем затылок. Оставшихся крестовыми ударами шашки приговорил Марат Андреевич.

Но кто мог подумать, что один из трех шампуров, которыми бил Кручина, попадет в стол и затормозит другие два, и они погрузятся в тело недостаточно глубоко, чтобы остановить жизнь. Раненый смог рвануть из-за пазухи пистолет и выстрелить.

Оглоблин упал. Из головы его спазматичными толчками на утоптанный песок хлестала кровь. Взмахнул лопатой Иевлев, отсекая руку, сжимавшую пистолет. Зарычал Кручина, вгоняя предательские шампуры, так что на груди врага сплющились в ком куски дымящегося мяса.

Присевший на корточки Марат Андреевич перевернул уже мертвого Оглоблина:

— Погиб наш зеркальный тезка… Ушел за Ларионовым…

— К чему была эта игра в благородство? — горько спросил повисшую тишину Тимофей Степанович.

— Лучше бы мы их отравили, — сказала Анна Возглякова. — Все их собачьи жизни не стоили и одной его минуты…

С блеском начавшаяся операция была провалена. Смерть Оглоблина перечеркнула все. Тимофей Степанович и Иевлев потащили Оглоблина к машине. Марат Андреевич и Таня плескали из канистр на трупы. Чиркнула спичка, и сидящие за столом тела вспыхнули смрадным бензиновым пламенем. На сваях теремка задрожала рваная сине-огненная бахрома.

Врагов больше не было, но читальня вновь осиротела.

Спросонья не угадал, что разбудило: телефон или будильник. Очнулся, словно после обморока. В коридоре услышал шаги, легкое клацанье трубки, потом ахнувший голос Вероники: «Мальчики, погиб Федор Александрович!»

Во рту сделалось солоно, будто я глотнул мутной крови. В комнату, медленный и бледный, вошел Луцис:

— С Оглоблиным несчастье… — растерянно сказал он.

Показался в дверях Вырин:

— Ты не плачь, Вероника, — поспешно обернулся он в коридор. — Может, еще не точно? Может, ранен?

— Марат Андреевич сказал — насмерть, — утерла слезу Вероника. — Его к нам повезли. Теперь все Алексея ждут, чтобы он принял решение…

Горькие минуты переживала наша читальня. Обмытый и переодетый в гробовую одежду, Оглоблин стыл на железной кровати покойной Марии Антоновны Возгляковой. А мы, его товарищи, тихими голосами обсуждали кощунственные меры предосторожности, требующие от нас немедленных действий. Оглоблин должен был навсегда исчезнуть, пропасть без вести и никогда больше не найтись. Для приличия мы говорили о похоронах, но на самом деле речь шла об утилизации. У Оглоблина не могло быть могилы.

Мы кое-как расселись в маленькой гостиной Возгляковых — кто за круглым столом, кто на древнем, с кожаной спинкой, диване, украшенном гобеленом с оленями и кружевной паутиной салфеток. За окном стемнело. Три гнутых, похожих на коровьи рога, плафона люстры желтели костяным светом.

Вокруг стола рыскала собака Оглоблина, дряхлая овчарка Латка, тянула черным носом еще неуловимый запах покойника и выдыхала жалкий скулеж. Хоть Анна и растопила маленькую, вросшую в стену «голландку», мне было холодно, точно я опустился в сырой известняковый погреб.

Кто мог тогда предположить, что пуля, разбившая голову Оглоблина, убийственным рикошетом ударит по всем широнинцам. Поначалу ситуация казалась хоть и трагичной, но предельно ясной. Огнестрельная рана расставила все по местам: к нам по недоразумению привязались чужаки, не имеющие никакого отношения к Книгам. Чтобы кровавые события не всплыли ни в Совете, ни в милиции, надо было избавиться от единственной улики, выдающей нашу причастность к бойне, — трупа Оглоблина.

Вставал вопрос, где и как хоронить Федора. Возгляковы намеревались в собственном дворе, в шахте высохшего колодца. От этой идеи пришлось отказаться. Близкие отношения Оглоблина с Анной не были секретом. Мы хорошо понимали чувства старшей Возгляковой, и тем больнее прозвучали справедливые слова Марата Андреевича.

— Анюта, — сказал он, — вас наверняка видели вместе. Кто угодно, твои сослуживцы или знакомые Федора. Нельзя исключить такой вариант, что к вам заявятся с обыском. Если вы, не дай Бог, попадете под подозрение, милиция перероет тут все…

— И что же вы предлагаете? — с надрывом спрашивала Анна. — В кислоте Федора растворить?! Расчленить и свиньям скормить?!

— Что ты говоришь! — Таня обняла подругу за плечи.

Маргарита Тихоновна в обсуждении участия не принимала, отмалчивалась в стороне. Срок, когда-то отпущенный ей врачами, уже давно начал свой отсчет. Она осунулась, вся волевая сосредоточенность была направлена внутрь, на пораженные метастазами внутренности. Всякий раз поборов болевой приступ, она вытирала скомканным платком со лба и висков лимонный пот, больше похожий на гной. Единожды встретившись с ней глазами, я содрогнулся от скользящего взора, полного жалости и изношенной бессильной любви, — Маргарита Тихоновна оглядывала поредевшую читальню и словно видела на всех нас страшные приметы своего гибельного недуга. Нас оставалось тринадцать…

— Я предлагаю Федора кремировать, — Кручина поднялся из-за стола, — у меня в литейном, — хмуро пояснил он. — Опустим тело в вагранку. Там температура полторы тысячи градусов, все сгорит без следа… А что? Красивые похороны, по-моему, — сказал он и отвернулся. — Только спешить надо. Заканчивается вторая смена, если выплавится весь чугун, вагранку остановят. А завтра воскресенье, придется еще сутки ждать…

— И как ты себе это представляешь? — недоверчиво спросил Тимофей Степанович. — В цеху же люди.