именно он произнес подобные слова. Ему стало стыдно за себя, но злой дух заставил его выпустить еще одну стрелу. – Можешь передать своему любовнику, который смеет присылать тебе цветы, что я больше не приму его в своем доме. Все остальное я улажу с ним сам.

Гнев, который властвовал над ним мгновение назад, исчез. Он с ужасом осознал, что сказал непоправимое. Прошел мимо жены к двери, не решаясь посмотреть Мари в лицо, натянул шляпу глубже на лоб и спустился по ступенькам.

17

Мари ощутила боль. Она знала это чувство, горячее нечто, возникающее в животе, поднимающееся к горлу и затем разливающееся по всему телу. Она часто испытывала его в детстве, когда ощущала себя беспомощной и несправедливо обиженной. Она чувствовала это и тогда, когда узнала, что Пауль оказался в русском плену, и боялась, что больше никогда его не увидит.

«Это всего лишь слова, – подумала она. – Нельзя придавать им слишком большого значения. Пауль был взволнован. Эта дурацкая идея с выставкой».

Но боль продолжала гореть внутри, она даже стала более острой и пыталась заполнить Мари. Никогда прежде она не чувствовала ее так сильно.

Что он сказал? Картины следует сжечь? Как он мог такое сказать? Разве он не знал, что слова могут глубоко ранить? Слова могут убить. Насколько велика должна быть любовь, чтобы выдержать такие слова?

– Мама!

Она вдруг поняла, что все еще находится в прихожей, именно там, где он бросил ей эту фразу. Он ушел, оставив ее одну. Пауль, мужчина, которого она любила.

– Мама! – Додо сбежала по лестнице, ее пальцы были испачканы чернилами, на белом воротничке также было темно-синее пятно. – Мама, ты обещала сегодня показать мне аэропланы.

Девочка стояла перед ней, запыхавшись, с глазами, полными ожидания, и смотрела на нее.

– Сегодня. Я думаю, сегодня слишком жарко для таких поездок, Додо.

Глубокое разочарование промелькнуло на лице дочери, она была близка к тому, чтобы разрыдаться. О, Мари знала, как долго Додо добивалась этого обещания, как часто просила и умоляла. Ей было очень больно, что она так разочаровала ребенка.

– Но ты же обещала!

Додо чуть не топнула ногой. Мари колебалась. Конечно, ей было плохо, она чувствовала себя несчастной и испытывала острую потребность остаться наедине. Но почему Додо должна страдать?

– Оставь маму в покое!

Лео тоже подбежал и схватил сестру за руку, пытаясь утащить ее с собой.

Додо сопротивлялась.

– Почему? Отпусти меня.

У Мари был тонкий слух, она слышала даже слова, произнесенные шепотом. И Лео довольно громко прошептал:

– Папа был очень груб с ней.

– Ну и пусть. Он всегда так ругается.

– Сегодня он по-настоящему злился.

– И что?

Они, конечно же, слышали его. Пауль говорил достаточно громко. Разве он не знал, что звуки в прихожей доносятся до третьего этажа? Конечно знал, ведь он здесь вырос.

Только сейчас она поняла, что прислуга на кухне тоже должна была все слышать. Конечно, и ее свекровь. А также…

– Вы оба, быстро идите наверх – домашнее задание еще не закончено.

Серафина фон Доберн стояла на верхней площадке лестницы, и Мари показалось, что в ее чертах читается выражение глубокого удовлетворения. Возможно, она просто это себе вообразила. Гувернантка всегда вела себя корректно по отношению к ней, хотя прекрасно знала, что Мари не согласна с ее методом воспитания и даже требовала ее увольнения. Было ясно, что Серафина фон Доберн считала ее своим врагом, поэтому оскорбления Пауля, должно быть, доставляли ей особое удовольствие.

– Оставьте их здесь, фрау фон Доберн. Я сейчас отвезу их в город.

Стройная фигура Серафины напряглась, она подняла подбородок и посмотрела на Мари сквозь стекла очков.

– Мне очень жаль, что так получилось, фрау Мельцер, но я не могу этого допустить. Додо нужно выполнить дополнительное задание, а Лео должен наверстать упущенное вчера. К тому же ваша свекровь хочет, чтобы дети придерживались регулярного распорядка дня, чтобы они научились порядку и самодисциплине!

Она говорила тихо, но твердо, за этими словами Мари почувствовала уверенность человека, наслаждающегося своей властью. Хозяин дома унизил свою жену, и теперь она думала, что ей тоже позволено возражать. Имеет ли слово Мари теперь хоть какой-то вес в этом доме? Или отныне к ней будут относиться как к простой служанке? Она почувствовала, что дрожит всем телом.

– Я дам вам еще полчаса, этого будет достаточно! – с трудом сдерживая себя, возразила она Серафине.

Она сняла шляпу и бросила ее на комод, затем ободряюще кивнула Лео и Додо и поспешила мимо гувернантки на первый этаж. Быстро прошла по коридору и из последних сил добралась до кабинета. Там она упала на диван, тяжело вздохнула и закрыла глаза.

«Что со мной происходит? – недовольно подумала она. – Ведь это не первая наша с Паулем ссора. Он уже наверняка давно пожалел о своих словах. Сегодня вечером он извинится передо мной».

Но боль была настолько глубокой, будто ее парализовало. Пауль перешел черту. Сегодня он открыто показал, как сильно презирает ее и ее происхождение. Он, Пауль Мельцер, вырастил сироту Мари для себя, он проявил безграничную доброту и сделал своей женой. Взамен она должна была ему повиноваться. Она должна была отречься от своего происхождения, картин ее матери, которые он назвал «отвратительными» и которые, по его мнению, следовало сжечь.

Неужели он не понимал, что ее мать была частью ее самой? Что бы ни сделала Луиза Хофгартнер за свою короткую бурную жизнь – Мари любила ее больше всего на свете. Ее картины, так много говорившие о ней, были для Мари сокровищем, посланием от матери с того света. Как она могла вынести, что Пауль так пренебрежительно отзывается об этих работах?

С горечью она вспомнила, что именно отец Пауля был виноват в ранней смерти Луизы Хофгартнер. Более того: Иоганн Мельцер обманом лишил ее отца имущества, воспользовался хитроумными конструкциями своего партнера, а затем обманным путем отнял у Якоба Буркарда его долю в фабрике. Но у нее, Мари, хватило благородства простить Мельцерам этот долг. Она простила их, потому что любила Пауля и была уверена, что любовь будет сильнее теней прошлого.

Мари тяжело вздохнула и села. Какой тесной и затхлой была маленькая комната! Она была вся битком заставлена шкафами и полками, наполнена воспоминаниями. Трудно было дышать. Мари поднесла руки к лицу и почувствовала жар на щеках. Нет, она не могла позволить теням из прошлого разрушить ее жизнь. Они не должны причинить вред и Паулю. Но прежде всего она должна была защитить детей от темных призраков прошлого.

Ей