* * *

Они похоронили Джека под молодым дубом на краю небольшой рощицы. На могиле не было имени, но один из макизаров вырезал на коре дерева длинную вертикальную линию, которую пересекали две короткие горизонтальные, образуя лотарингский крест – символ «Сражающейся Франции», чтобы, когда ствол рос, крест расширялся. Элиан долго оставалась у могилы после того, как остальные ушли, погрузившись в воспоминания о Джеке. Она вспоминала его взгляд, когда он замечал ее, робость его улыбки, когда они были одни, так разительно отличавшуюся от его обычной уверенности с другими. Она вспомнила каждый миг той ночи, которую они провели в пещере под Шато Бельвю: вино, которое они пили, и секреты, которыми делились, тепло и безопасность, которые она чувствовала в его объятиях в том подземном мире. В течение тех нескольких драгоценных часов казалось, что война где-то очень далеко.

Наконец она встрепенулась и собрала букетик из сухих головок цветов и осенних ягод, опустила его на бугристые куски дерна, которые положили, чтобы скрыть свежевскопанную землю на могиле. Если не присматриваться, помимо сиротливого букетика, лежащего в траве, поле казалось нетронутым. Она бросила последний долгий взгляд, запечатлевая место в памяти, чтобы отыскать молодое деревце, отмеченное крестом, когда снова придет навестить могилу.

Из долины внизу она услышала звон колокола. Был День Всех Святых, и семьи стекались на церковное кладбище в Кульяке, чтобы возложить цветы на могилы предков. А что с семьей Джека, – подумала Элиан. – Живы ли его родители? Есть ли у него братья и сестры? Кто сообщит им о его смерти в чужой стране и о том, что он похоронен в безымянной могиле? Она хотела, чтобы они знали, что во время смерти он был среди друзей. Что им восхищались и его уважали, как он того и заслуживал, за его смелость и бескорыстность. Что он погиб, спасая ее жизнь, спасая Бланш, спасая Ива от адских мучений. Она хотела, чтобы они знали, что его любили. Но сообщить им было невозможно.

Она испугалась, внезапно заметив фигуру, неподвижно стоящую среди деревьев. Это был Ив. Должно быть, он не последовал за братьями по оружию, незаметно покинувшими могилу. Он шагнул навстречу и обнял Элиан одной рукой. Она уткнулась лицом в его плечо и зарыдала.

Он молча стоял, давая ей выплакаться. Потом, когда ее всхлипы начали затихать, он убрал прядь волос с ее заплаканного лица.

– Элиан, – начал он. – Послушай меня. Ты думаешь, что потеряла обоих мужчин, которых любишь. Но это не так. Матье все еще жив. И когда война закончится, ты увидишь, что на самом деле никогда его и не теряла. Что он никогда не пропадал.

Она немного отодвинулась, заглядывая ему в лицо.

– О чем ты? Как я смогу снова любить Матье? Он теперь на другой стороне. Он действовал против Жака. Действует против тебя.

Ив покачал головой:

– Нет, Элиан. Это все, что я могу тебе сказать. Поверь мне: это не так.

Он снова обнял ее, а потом скрылся среди деревьев, не оборачиваясь назад.

Когда Элиан развернулась и медленно пошла вниз по холму, ее слезы как капли дождя падали на сухие луговые травы, склонявшие свои головки и вздыхавшие на холодном ноябрьском ветру.

В мой следующий выходной Сара объясняет мне дорогу, и я взбираюсь вверх по холмам над Кульяком к тому месту, где начинается граница леса. Приходится чуть поискать, но в конце концов я его замечаю: дуб с лотарингским крестом, вырезанным на коре.

Я знаю, что тело Джека больше не здесь. После войны его родителей уведомили о его смерти и о месте захоронения, и им удалось забрать сына домой, чтобы он покоился на местном кладбище, ближе к дому. Но я чувствую, что часть его всегда будет здесь, в холмах над Кульяком, охраняя землю, которую он помог освободить.

Вглядываясь в долину, я не могу не сравнить похороны Джека Коннелли со службой, которую служили в величественной лондонской церкви по Заку. Я сидела в первом ряду рядом с его матерью, ощущая исходившие от нее волны презрения. Она слегка отодвинулась от меня, не сводя глаз с гроба. Это она обо всем позаботилась, от места службы до списка гостей и букета из лилий на крышке букового гроба. Я могла лишь представить, в каком отчаянии она, должно быть, была, потеряв любимого, единственного сына. И хуже того, его глупенькая молодая жена, которую она так ненавидела, осталась жить. Я как будто слышала ее мысли, когда викарий начинал службу: Почему она все еще здесь, а его нет? Почему в несчастном случае не могла умереть Аби, а не мой Зак?

И я чувствовала, как моя собственная вина волнами исходит от меня сквозь ткань черного пальто. После несчастного случая прошли недели – достаточно, чтобы мое опухшее почерневшее колено начало заживать, а кости руки снова срастаться. Вот сколько времени ушло у полиции, чтобы закончить с выяснением обстоятельств несчастного случая, чтобы допросить меня и других свидетелей и чтобы выдать заключение патологоанатома. Потеря управления при вождении в состоянии алкогольного опьянения – такой был официальный вердикт.

Несмотря на то, что я сказала полиции, как я схватилась за руль. Несмотря на то, что я знала, что убила его, когда он пытался убить меня.

На службе было достаточно скверно, хотя в церкви мать Зака, по крайней мере, поддерживала некое подобие вежливости по отношению ко мне, пусть и только для вида. Но после службы, оставшись со мной наедине в крематории, она совсем перестала притворяться. Мы сидели на жестких стульях, и после того, как гроб беззвучно уплыл, а шторки закрылись, она обернулась ко мне. Я инстинктивно протянула ей руку, надеясь, наверное, на какой-нибудь маленький знак примирения или взаимной поддержки в самом конце. Но она только посмотрела на меня с абсолютной ненавистью, жестким холодным взглядом, и отшатнулась от моего прикосновения. Я уронила руку, и она ушла, предоставив одному из сотрудников похоронного бюро помогать мне подняться на ноги и протягивать мне костыль, который помогал снять нагрузку с колена при ходьбе. Он был добр – выглядел по-отечески – и довез меня до квартиры. Помогая мне выбраться с заднего сиденья черного седана и благополучно заведя меня в дом, он потрепал меня по руке, торчащей из гипсовой повязки.

– Не беспокойся из-за нее, милая. Горе чего только не делает. Я повидал достаточно похорон, чтобы понять, что они пробуждают в людях либо их лучшие, либо их худшие качества. Всем нужно время и одиночество, чтобы погоревать.

Это был единственный миг в день похорон Зака, когда у меня на глазах выступили слезы. Несколько добрых слов от незнакомого человека были единственным утешением, которое я получила в тот день.

Несчастный случай. Давно я о нем не думала. Это удобная фраза, но я до сих пор задаюсь вопросом, насколько правильно она описывает то, что произошло. Потому что в какой-то степени это было неизбежным. Не какой-то слепой поворот судьбы, а скорее неотвратимое завершение пути, которым мы двигались с того самого дня, когда он впервые увидел меня и выбрал своей добычей.

Мы были в машине, возвращались домой с воскресного обеда у его матери. Он выпил несколько бокалов вина, как обычно, несмотря на мои встревоженные взгляды и робкое заявление, что, может быть, бокал портвейна после еды это уже чересчур.