– Боже, едва пронесло! – Гюстав с облегчением повернулся к Иву и Жаку.

Но Ив не поднял голову. Он держал Жака, склонившись над ним, чтобы расстегнуть пальто. Когда он раздвинул грубую саржу, на рубашке Жака расплывалось темное пятно. И Гюстав увидел, что там, где на него попадал лунный свет, оно было того же ярко-алого цвета, что и шелковый платок Элиан.

* * *

Наконец поезд начал замедляться, петляя по широким просторам эстуария Жиронды. Бордо стоял темный из-за светомаскировки, но луна переливалась и танцевала на широко раскинувшихся водах, освещая бледные фасады протянувшихся вдоль берега зданий, а также побелевшие лица людей в открытом вагоне.

– Почти на месте! – крикнула Элиан остальным. Они не расслышали ее слов за ревом ветра и оглушительным шумом двигателя, но увидели ее улыбку, которая и придала им сил продержаться последние несколько минут, цепляясь замерзшими пальцами и ноющими от боли руками.

Когда поезд остановился на вокзале Сен-Жак в Бордо, открылись двери вагонов и немецкие солдаты повалили на платформу. Они принялись выгружать деревянные ящики с боеприпасами и оружием, составляя их в кучи, чтобы затем перенести в ожидавшие военные грузовики.

Группка пассажиров из Кульяка медлила в своем вагоне, застыв от страха и холода, оцепенев от шума и не зная, что делать дальше. Среди раздававшихся на станции криков и бряканья старший из мальчиков спросил:

– Нам и обратную дорогу ехать?

При мысли о том, что придется повторить это мучение, по замерзшим обветренным щекам Бланш покатились беззвучные слезы. Элиан огляделась вокруг, растирая руки девочки, чтобы ее успокоить и снова разогнать кровь, ища кого-нибудь, кого можно спросить. И вот посреди этого хаоса и звона она заметила знакомое лицо.

– Обер-лейтенант Фарбер!

Он пошел к ним, не сводя глаз с алого платка Элиан, лавируя между группами солдат и пирамидами деревянных ящиков. Подойдя, он протянул руки, чтобы взять у нее Бланш.

– Идемте, – сказал он. – Пора домой.

Он помог всем спуститься из вагона и провел их через боковой выход, у которого стоял военный грузовик, похожий на тот, что привез их в Бержерак. Водитель выпрыгнул из кабины, потушил каблуком сигарету и помог поднять детей в кузов. Чтобы месье Фурнье смог взобраться внутрь, снова потребовалась помощь обоих мужчин, настолько окостенели и разболелись его разбитые артритом конечности после ужасной поездки. Сев рядом с ним, жена попыталась разогреть его узловатые ладони, растирая их, чтобы облегчить его страдания.

Он улыбнулся ей и поцеловал в щеку:

– Добрались, слава Богу.

Измученные и убаюканные покачиванием грузовика, катящего мимо виноградников Бордо назад в сторону Кульяка, некоторые уснули. Но Элиан сидела, оберегая их. Нервы у нее все еще были на пределе, и она не могла расслабиться, пока они не доберутся до места. Наконец грузовик резко остановился, и обер-лейтенант Фарбер приподнял брезентовый полог.

– Элиан, вы дома. Мы на мельнице, – сказал он и улыбнулся остальным, в лунном свете слегка блеснули его зубы. – Теперь и остальным недолго. Мы будем в Кульяке через несколько минут.

Он взял Элиан за руку, помогая ей спуститься. Она сняла платок и сунула его в карман пальто, встряхнув головой. В свете луны ее волосы золотистой волной рассыпались по плечам. Затем он взял Бланш, передавая спящую девочку на руки Элиан.

Они ничего не сказали друг другу, но он сжал ее руку, прежде чем вернуться в кабинку и сесть рядом с водителем. Она понесла Бланш по дороге, ведущей к мельнице, медленно двигаясь на ноющих, затекших ногах. Бланш захныкала во сне, и Элиан успокоила ее:

– Все хорошо, принцесса. Мы дома.

Когда они подошли ближе, в уголке завешенного светонепроницаемыми шторами окна мелькнул отблеск света. Она потеряла счет времени, но знала, что должно быть далеко за полночь, и страх, несколько часов сжимавший ее сердце, немного ослаб при мысли о том, что родители не спали, дожидаясь их возвращения.

Она попыталась открыть дверь, но, в отличие от обычного, та была заперта изнутри.

– Мама! Папа! – позвала она, стучась. – Это я, Элиан.

В кухне поднялась какая-то суета, потом Гюстав распахнул дверь.

– Элиан! Бланш! Ох, слава Богу, вы обе целы. – Он заключил их в объятия, по-прежнему крепкие, несмотря на ослабленность от голода. Элиан позволила себе расслабиться, ощущая покой и надежность, исходящие от отца, на мгновение закрывая глаза и благодаря Господа.

Но потом она почувствовала, что в атмосфере кухни было что-то необычное. Вместо успокаивающих запахов домашней еды и сохнущих трав она вдохнула незнакомый запах: затхлый дух высохшего пота, в который вплетались ароматы чабреца и сосновых иголок. Взглянув через плечо отца, она увидела, что на кухне полно людей.

Она не сразу осознала открывшуюся перед ней картину. У плиты стояли трое заросших мужчин в истрепанной грязной одежде. Три винтовки были свалены в кучу на столе. При виде Элиан один из мужчин сделал шаг вперед, выражение муки исказило его обветренное лицо. Он протянул к ней руку.

– Мне жаль, – сказал он, и его голос дрогнул. – Я думал, это нацисты… – Он уронил руку и молча встал рядом со своими спутниками, втроем они были живым воплощением горя. И тут она поняла, что они смотрят на что-то на кухонном полу.

Лизетт и Ив на коленях стояли на каменных плитах, оба повернули лица к Элиан. Но вместо улыбок облегчения на них были бледные маски испуганной беспомощности. Тогда она заметила, что они склонились у распростертого на полу тела. В руках у них были пропитанные кровью тряпки, и они отчаянно пытались остановить поток крови, вытекающей из раны на животе Жака Леметра.

Она сунула Бланш на руки Гюставу и опустилась на колени рядом с матерью и братом. Те протянули руки, чтобы утешить ее.

– Джек, – прошептала она, поглаживая его безжизненные на вид пальцы. В свете масляной лампы его кожа уже приобретала восковой оттенок.

Его веки задрожали, а потом открылись. Взгляд сначала был затуманенным, но постепенно прояснился. Когда он сфокусировался на лице Элиан, Жак улыбнулся. Он попытался что-то сказать, но в горле у него захрипело и он закашлялся. Его лицо исказилось от боли.

– Ш-ш-ш, – успокоила она, – не пытайся говорить. Все хорошо. – Она прижала его руку к своему сердцу, желая, чтобы жизнь перестала так безжалостно утекать из него, молясь, чтобы темно-красная кровь перестала сочиться. Но она понимала, что уже слишком поздно.

Она мягко дотронулась до его щеки, и его глаза снова закрылись. Он пытался выговорить какие-то слова, и она наклонилась, чтобы его услышать. С усилием он прошептал:

– Ты пахнешь медом и солнцем. Даже после всего, что было. Тьма этого мира не может приглушить свет, который исходит от тебя, Элиан.

Она склонилась ниже и поцеловала его лоб. Так что его последний вдох был наполнен запахом воска и ветерка, дующего с того берега реки. И даже когда его сердце замедлилось, запнулось и наконец остановилось, его переполняла любовь.