И попыталась выскользнуть на улицу, да холоп преградил дорогу. Эх, девка непуганая! Ругал ее Рьян, ругал, а так и не научил на засов запираться! Она и не стала – праздник же. Кабы знала, кого Лихо к ней приведет, вовсе бы дверь заколотила!

А Боров, довольный собою, откинулся назад и спросил:

– Ты, Йага, верно хочешь свою грамотку вернуть? Ту, что от Посадника.

Йага, признаться, не слишком-то того хотела. И так к ней светлые боги ликом поворотились. Зато Рьян не забывал бурчать всякий раз, как речь заходила о купце. Мол, не собирается отдавать бумагу. А ну как еще кому предъявить понадобится?

Молчание толстяк понял по-своему.

– А коли так, – он пошире расставил ноги, и стало видно, что порты хоть и новехонькие, а успели изрядно протереться меж толстых ляжек. Йага брезгливо отвернулась, а Боров помедлил и закончил: – То надобно как следует меня упросить.

Ведьма уронила челюсть.

– Чего?

Боров как ни в чем не бывало устроился поудобнее и пояснил:

– Ну а как вы, бабы, всего лучше просите? Подол приподними, дай тебя разглядеть.

Ведьма покраснела, но на сей раз не от смущения, а от злости.

– Иди-ка ты, пока цел, – процедила она. – Не то сама тебя выкину!

Мужик с сожалением поцокал языком.

– Дура девка, ой дура! Я ж как лучше хочу! Гостинец принес. – С трудом стащил с пальца перстенек с богатым камнем. – А постараешься, так и еще чего заработать можешь.

Будь Боров маленько внимательнее к другим, заметил бы, что волосы у ведьмы зашевелились. Но Боров внимателен был только к своему кошелю, так что, когда Йага ринулась к нему, одобрительно хлопнул в ладоши:

– Ай умница! Ну-ка, покажи, что у тебя под поневой!

И каково же было его удивление, когда, вместо того чтобы одарить его поцелуями, девка вцепилась ногтями в жирные щеки!

Как знать, может, она и вышла бы победительницей. Да холоп («Бдарь!» – запоздало вспомнила Йага имя) поспешил на подмогу хозяину и огрел ее по затылку чем-то тяжелым.

Зазвенело. Не то в голове, не то еще где. Перед глазами поплыло, ведьма покачнулась.

– Бдарь, твою ж! Девку зашиб!

– Да живая… Что ей, ведьме…

– Давай-ка ее на стол. Руки, руки держи! Вон когтищи какие!

Голоса словно бы доносились издалека. Кто-то незнакомый деловито распоряжался ее телом, да и ее ли? Девку разложили на столе, задрали юбку. Боров довольно крякнул и поспешил развязать дорогой пояс на портах.

– Батюшка, ну как можно здесь-то? А ежели кто войдет?!

– Ты рот-то прикрой! На вот пояс, свяжи руки, а то зашевелилась что-то…

Бедрам стало холодно и почти сразу мокро – чьи-то потные ладони тискали плоть. Даже оглушенное тело изогнулось от отвращения, к горлу подступила тошнота, она Йагу и пробудила от забытья. Девка заорала так, что слышали, верно, с другого края дремучего леса. И, услышав ее, Рьян вломился в избу аккурат в тот миг, когда загорелые пальцы проросли черными перьями. Не пришлось произносить заговоры и проклятия, колдовать тоже не пришлось. Потому что проклятый одним звериным прыжком пролетел всю кухню и вцепился в заплывшую складками шею купца. Боров упал навзничь, северянин верхом – и пошла потеха! Кулаки опускались раз за разом, сначала бледные, а потом испачканные кровью. Харя Борова превратилась в ку сок мяса, а Бдарь так и застыл с поясом господина на вытянутых руках. Йага скучать холопа не заставила: выхватила опояску и как стеганет! Привычный к побоям Бдарь тут же скукожился, подставляя ударам спину.

Самую малость опоздал на шум Рад. А как вошел, слов подобрать не умел. Кинулся к рыжему и попытался оттащить от купца.

– Убьешь же! – предостерег усмарь.

– Убью, – согласился Рьян. – Убью! Он Йагу хотел… – И снова посыпались удары.

Рад мельком глянул на растрепанную ведьму, на лепечущего извинения Бдаря…

– Дай-ка пояс. – Ведьма отдала. – На, тварь! – рявкнул кожевник и хорошенько вытянул купца по приспущенным штанам.

Вот тебе и праздничек… Боров насилу ноги унес, да и то унес его, скорее, Бдарь. Едва пуп не развязался от натуги, а не бросил господина! Кабы не Рад, живыми не ушли бы. Еще долго кожевник отпаивал Рьяна брагой, а Йага гладила его по плечу и шептала, что все закончилось. Вот и смеяться али плакать? Тут бы, напротив, девку утешать, а ей хоть бы хны! Привыкла, что всегда есть кому заступиться.

Когда северянин поостыл, а медвежья сила унялась в жилах, он сказал:

– К жрецу пошли. Какой-никакой, а судья. Так просто не спущу.

Рад поперхнулся.

– Просто? Да ты его мало в Тень не спровадил!

– А и стоило!

Тяжело вздохнув, кожевник сел на скамью с ним рядом.

– Ты, Ржавый, не местный. Не разумеешь, как все устроено…

– Да нет, – огрызнулся Рьян, – понял я! Что у вас любой пришлый с улицы может бабу силой взять, и ничего ему за то не будет!

– Не любой… Пойми, Ржавый, Боров – человек непростой. На нем, считай, весь Чернобор держится. И, вот тебе мое честное слово, жрец нипочем его не накажет. Хоть он бабу посреди площади в торговый день… – Рад мельком глянул на северянина и переиначил: – Хоть обкради кого посреди площади, ему только в ножки поклонятся. Жрец его, правду сказать, сам терпеть не может. Но иной раз худой мир лучше доброй войны… Как у нас с северянами вашими. Да и не станет Боров никому жаловаться. Скотина он та еще, а не без гордости. Постыдится, что мы его отделали. И того, что свершить собирался, постыдится тоже.

Словом, проклятого угомонили, хоть и непросто пришлось. То ли праздничная суета повлияла, то ли брага из тайничка Рада, то ли зелье, что Йага втихомолку в ту брагу подлила.

Пришел черед третьего дела. В гости Мороз звали, у соседей спрашивали, пора идти искать. А искать Мороз черноборцы любили всего больше, особливо малые дети, и вот почему. Начиналось все у жрецова дома. Когда старик был молод, он выходил сам, садился в воз, запряженный всенепременно белой лошадью, а коли таковой не находилось, то коровой али козой, и так ехал по городу.

Ныне же его вынесли на сцепленных руках сыновья. Будь селение поменьше, останавливались бы у каждого двора, но в Черноборе эдак и к ночи не управились бы, потому жрец приподнимался в повозке и слабым старческим голосом звал:

– Батюшка Мороз, заждались мы тебя! Выйди, сделай милость!

Из домов спешили нарядные бабы, мужики с рукавицами, надетыми на палки, девки в киках, вышитых серебром, а у