«Моё», — не раздумывая, ответил я.

«А разве я его поглотила? Нет, Шут, ты пустил меня в своё сердце, но так и не позволил его изменить. Тогда как другие сердца я поглощала, даже не нуждаясь в соприкосновении с ними. У каждого был свой червяк: алчность, жестокость, малодушие… Я всего лишь пожирала этих червей, заменяющих людям сердца. Я демон, пожирающий червей. Мы можем долго философствовать, но тем временем Лаки умрёт…»

«Что я должен делать?» — Я уже понял, что проиграл.

«Поклянись, что будешь кормить меня, поклянись, что станешь моим слугой, поклянись в верности мне».

«Клянусь». — Я сдался, в выборе между всем миром и Лаки я предпочёл жизнь друга.

«Ты держишь в руке эльфийское кольцо, оно может исполнить одно твоё желание. Любое, только не в силах оживить мертвеца. Прикажи ему восстановить лютню. Давай, иначе будет поздно».

И я пожелал, тут же почувствовав, как дрогнула обуглившаяся деревяшка в моих руках, как она начала менять форму, становясь вновь творением моего отца Эйда.

«А теперь играй, мой шут», — прошептала Дэмон.

«Как?»

«Как всегда играл — сердцем! Сейчас я истрачу всю силу на то, чтобы поднять нас из-под земли, а ты отдашь мне первое живое сердце».

И земля расступилась предо мной.

Королевский маг вскрикнул, увидев меня, но быстро взял себя в руки:

— Думаешь, ты всех обманул, Шут? Нет, я ждал тебя здесь, догадался, кто ты.

— И кто же я?

— Ты маг, очень сильный маг, а может, и вампир — только им свойственно так покидать могилу.

— Нет, ты даже и близко не подошёл к правде, я всего лишь шут и всегда им буду. — Я коснулся струн лютни и заиграл мелодию сердца королевского мага. В этой музыке было всё, что он так хотел получить, и даже больше. Настолько больше, что его сердце не смогло это вместить и вспыхнуло, переполненное и перенасыщенное, а затем огонь охватил мага целиком. В один миг от него осталась лишь горстка пепла, который ветер сдул в озеро.

Потом я вытащил из воды Лаки. Девушке повезло: она упала на мелководье, получила пару ссадин, но зато не нахлебалась воды. Я держал её на своих коленях, укачивая, как ребёнка. Лаки пришла в себя и вцепилась в меня, словно желая удержать в своих руках навеки.

— Мир, ты жив! — плакала она от счастья.

— Нет, Лаки, я не жив, но я и не мёртв. Теперь я всегда буду между жизнью и смертью. Зачем ты пришла?

— Я люблю тебя, Мир.

— Что я должен сделать, чтобы ты разлюбила меня и забыла навеки? — спросил я её ласково.

— Мир, я никогда о тебе не забуду.

— Что я должен сделать, чтобы ты не приходила сюда больше?

— Ты не сможешь мне помешать. Я поселюсь здесь, буду оберегать тебя, сделаюсь твоим вечным стражем.

Я вздохнул, подумав, что её попытка помочь обернулась для меня вечным рабством, но ничего не сказал об этом. Я не хотел быть жестоким.

— Кажется, я знаю, как заставить тебя уйти.

Я сорвал острый лист поздника и порезал им пальцы. Потом прижал здоровую руку к груди, призывая часть магической силы перетечь в мою ладонь. И поразился увиденному — моя сила не была песчинкой, как те, что слетелись в комнату королевы. Это был яркий обжигающий огонёк. Я полюбовался им, не обращая внимания на боль, а потом добавил к огоньку своей крови и сказал:

— Я хочу, чтобы моя сила стала моим сыном.

Лаки вскрикнула, увидев, во что превращается пламя.

— Я дам тебе, Лаки, то, что ты будешь любить, — сказал я, — то, что будет частью меня, — и, поцеловав своего маленького сына в лоб, протянул его девушке. — Береги его.

— Но как же ты? — Лаки держала ребёнка на вытянутых руках, словно боясь его повредить неосторожным движением.

— Милая Лаки, думай о живых, а не о мёртвых. Поклянись, что ты будешь заботиться о моём сыне. — Я вдруг улыбнулся и соврал: — О нашем сыне. И больше никогда не придёшь сюда.

Лаки прижала ребёнка к себе, тот тихонечко захныкал.

— Мир, я не…

— Поклянись, что будешь беречь его, и вы уйдёте отсюда и никогда не вернётесь, потому что это место пропитано ядом, проникающим во всё живое вокруг. Беги отсюда, если любишь меня, Лаки. И не возвращайся. Поклянись это сделать, иначе я возненавижу тебя.

— Клянусь. — Девушка заплакала. — Но только ради ребёнка.

— Я люблю тебя, Лаки. Это тебе. — Я протянул ей крохотную песчинку магии, оставшуюся на моей ладони. — Прикоснись ею к белому волку, будьте свободны. И помни: наш сын станет сильным магом, позаботься о том, чтобы эта сила была доброй.

— Пойдём с нами, — снова попросила Лаки, принимая мой подарок, — мы будем счастливы все вместе.

— Нет, Лаки, я не могу уйти отсюда, я привязан к этому месту, а вам нельзя оставаться здесь. Вскоре я стану настоящим монстром. От меня лучше держаться подальше. Но тебя я буду помнить всегда. Иди, защити малыша.

— Я клянусь, — сказала мне Лаки, — что буду любить нашего сына и заботиться о нём.

Затем она соорудила из обрывков болтавшейся на ней одежды что-то похожее на гамак, в край которого завязала песчинку моей магии, и положила в самодельную люльку ребёнка. Обернувшись волком, она вцепилась зубами в ткань, в которой лежал младенец, и побежала прочь, унося мальчика с собой.

Дэмон возникла рядом со мной.

«Ты соврал ей о любви, зачем?»

— Я не лгал. Просто любовь бывает разной. Лаки — мой друг.

«Но ты для неё больше чем друг».

— Это уже неважно. Кроме того, иначе бы она не ушла.

«Тут ты прав. Ну что ж, пора, Шут, возвращаться в могилу. Наша ночь будет долгой, как для всех, кто заперт между жизнью и смертью навечно».

ЗАГОВОРЁННЫЕ КОНИ уносили карету прочь от озера. Они мчались без устали, но мысли и страхи королевы не отставали от них, хотя она раз за разом требовала от возницы гнать быстрее.

— Быстрее летает только проклятие, — буркнул тот на очередную подначку.

— Я и есть проклятие, все, кто прикоснулся ко мне, прокляты. — Королева вдруг почувствовала, что плачет. — Нет, нет, — попыталась она утешить саму себя, — Шут не может быть Миром. Даже годы, проведённые врозь, не могли превратить карлика Мира в красавца Шута. Но откуда он тогда столько знает? Откуда?

Прибыв во Дворец, она бросилась к своему ребёнку. В девочке она искала утешение и проклинала себя, что отказалась от крови Шута при её сотворении, — теперь бы у неё могла остаться его частица. Королева ласково покачивала девочку и плакала от боли. Затем она решила считать малышку дочерью шута, даже если это было не так. Мысли королевы путались, она то верила, то отрицала, что Мир и Шут один и тот же человек, и только сердце её знало правду. Когда королеве доложили о появлении во Дворце принца Хазера, она почувствовала облегчение оттого, что может на какое-то время оставить ребёнка и свои мысли в покое. Ей уже начинало казаться, что она сходит с ума.