Сейчас я, пожалуй бы, восхитился. Но не гравюрами в гостинойМари-Кристин, а почти фотографическим сходством девушки и чайных красотокдвухвековой давности. И самая обыкновенная туристическая униформа (джинсы,футболка навыпуск и легкая куртка) лишь подчеркивает сходство. Объяснить этотфеномен не представляется возможным.

– Меня зовут О-Сими, – неожиданно говорит девушка.

Именно «О-Сими», а не «Осими» как можно было предположить.Чтобы избежать неточности в трактовке, О-Сими даже проводит в воздухе воображаемоетире. При этом кисть ее руки причудливо изгибается, а пальцы, до этогособранные в щепоть, брызжут во все стороны. Теперь они напоминаютполураскрывшиеся лепестки цветка. Или – птицу. Интересно, «цветок», как этозвучит по-японски? А.птица?.. Из всех названий экзотических цветов мне известналишь орхидея, с птицами и того хуже: ничего, кроме павлина и лирохвостов, вголову не приходит. Но павлиньи перья уже зарезервированы Ронни Бэрдом, алирохвосты… Лирохвосты склевывают ягоды на винограднике моего с Анук детства. Илучше туда не соваться.

– Меня зовут О-Сими. А вас? – Брошюрка в рукахдевушки действительно оказалась разговорником.

Если бы со мной не было Линн, я бы назвал свое настоящееимя, запомнить короткое «Ги» куда легче, чем пафосное «Кристобаль», к тому же –японке, к тому же – окруженной чужой рекой, только блики на водеинтернациональны. Если бы со мной не было Линн!.. Но Линн совсем рядом, а водахорошо проводит звуки, наш короткий обмен репликами – не исключение. Плевать яхотел на Линн, но за ее спиной маячит столь желанный «Ars Moriendi»…

– Кристобаль. Это испанское имя. Кристобаль.

– Испанское? – О-Сими выглядит несколькоразочарованной: версия «мой парижский друг» рушится прямо на глазах. А ей быочень не хотелось этого. Очень.

Я живу в Париже, – это одна из двух фраз на английском,которые я произношу с неподражаемым лондонским акцентом. Вторая представляетсобой сленговый вариант и без того непечатного «отсоси у дохлого козла», новряд ли она вызовет прилив энтузиазма у карманной японки.

– Вы говорите по-английски? – оживляется О-Сими.

– Нет. Ноу. Нет.

Я не говорю по-английски, как и положено «парижскому другу»,я такой же туземец для О-Сими, как и она для меня, в этом-то и состоит главнаяпрелесть. И пока мы оба упиваемся этим, рядом с О-Сими появляется еще однаяпонка, столь же миниатюрная. Она что-то шепчет на ухо девушке и тихонькохихикает. О-Сими отвечает ей таким же тихим хихиканьем.

– Моя подруга Омацу, – замечает О-Сими спустя паруминут (минута ушла на то, чтобы свериться с разговорником).

В присутствии Омацу О-Сими теряет добрую половину своеготуземного обаяния, теперь о гравюрах Утамаро можно забыть, а вспомнить развечто о плоских японских анимэ. Подобные мультяхи не вызывают у меня ничего,кроме отвращения, вот и сейчас я начинаю злиться. Отсосите у дохлого козла,крошки!..

– Моя подруга Линн, – я все еще не в состояниисправиться с неожиданной злостью.

Интересно, слышала ли это Линн?

– Ваша подруга? – О-Сими наконец-то перестаетхихикать.

– Да. Йес. Да.

Теперь уже за моей спиной раздается короткий смешок. ЭтоЛинн, она все слышала. Плевать я хотел на Линн, единственное мое желание –чтобы чертова Омацу отлепилась от О-Сими. Кто бы мог подумать, что закаких-нибудь пять минут я стану таким неистовым поклонником японской гравюры.Поклонником, не терпящим ни малейшего посягательства на красоту линий.Мари-Кристин убила не один вечер на мое окультуривание – и не достигла никакогорезультата, «как это по-русски – кичиться своим варварством, Ги». И вот теперья готов поверить, что в иерархии художественных ценностей Утамаро играючиоставит за флагом не только запасники Лувра и граффити в свинг-клубах, но икомикс об инспекторе Гаджете.

О-Сими снова роется в разговорнике.

Вряд ли он иллюстрирован гравюрами, самое большоеоткровение, которое можно из него извлечь, – «Будьте любезны, прикройтеокно, здесь дует». Но странное дело, сердце мое вдруг начинает битьсямедленнее. Кровь тоже замедляет свой бег, теперь она ползет по венам соскоростью улитки: той самой, которую я видел в Синематеке, на ботинке Анук.Кровь замедляет свой бег, густеет и превращается в нечто желеобразное. Так иесть, вены мои заполнены улитками, картинка настолько реальна, что я на секундуприкрываю глаза. Проклятые слизняки множатся, наползают друг на друга, их раковины(почему-то напомнившие мне «Charonia Tritonis») угрожающе хрустят.

Крэк.

Крэк, крэк, крэк. Я явственно слышу хруст.

Я все еще жив, стенки сосудов не взломаны, как яичнаяскорлупа, – следовательно, хруст идет извне.

Крэк, крэк, крэк.

Это Линн. Она хрустит пальцами, не в силах помешать ни мне,ни О-Сими, ни разговорнику. Интересно, что за мысли проносятся сейчас в ееголове? Что молодость вероломна, как и положено молодости. А старостьбессильна, как и положено старости. Что во фразе «Будьте любезны, прикройтеокно, здесь дует» – стоит только О-Сими произнести ее – гораздо больше смысла,чем во всех сентенциях Линн, чем во всех ее воспоминаниях. Бедняжка.

– Я первый раз в Париже, – О-Сими говорит это едвали не по складам.

Голоса ее почти не слышно из-за хрустящих суставов Бабетты,спасает лишь артикуляция, четкая и почтительная одновременно.

– Я первый раз в Париже…

– Да.

– Я ничего не знаю здесь.

Омацу все еще отирается поблизости – на правах близкой подруги, –но О-Сими предпочитает говорить о себе в единственном числе, она чутко уловиламою неприязнь к японской анимации. Настоящая маленькая гейша, привыкшаяугождать клиенту. Чего бы ей это ни стоило.

– Вы бы не могли порекомендовать мне э-э… достопримечательности?

«Порекомендовать» и «достопримечательности» дается О-Сими струдом. Куда легче поманить меня и ткнуть указательным пальцем в разговорник. Вневерном свете, который исходит от бликов на воде, я вижу стайку иероглифов.Они давно бы взлетели с листа, если бы не унылая цепь латиницы, окопавшаяся пососедству; только цепь их и удерживает.

«Extraction d'une poussiere d'oeil en bas».

«Удалить соринку с нижнего века».

Просьба (если это действительно просьба) выглядит несколькоэкстравагантно. Учитывая совсем не европейский разрез глаз японки и наше нестоль близкое знакомство. В конце концов, для подобных просьб существует Омацу.Но удивиться я не успеваю. Скругленный ноготь О-Сими ползет вниз иостанавливается на заголовке:

«Al'Hotel»[33]

За последние несколько лет я перевидал массу отелей, нозапомнился только первый. В нем я занимался любовью с Мари-Кристин – тожевпервые. Это был единственный отель, в котором я занимался любовью. Остальныебыли лишь местом для ночлега, не более. А тот, первый… Я почти физическиощущаю, как щелкает ноготь О-Сими. Один-единственный щелчок отправляет меня впрошлое, я оказываюсь в нем за секунду до поцелуя с Мари-Кристин. Тогда онапопросила меня именно об этом – удалить соринку с нижнего века.