нашей идентичности, жизнь без него кажется немыслимой, то, если держать в голове обе идеи, мы избежим страдания от разрыва всех связей, при этом не свернем с дороги самосовершенствования.

Но что это означает для нас с практической точки зрения? Как каждый из нас на самом деле решает эту проблему? Всегда ли достаточно одновременно держать в голове две противоречивые идеи? Как мы узнаем, когда человек перешел черту между «сомнительным» и «непростительным»?

Думаю, на эту часть вопроса невозможно ответить. Иногда в философии употребляют понятие «эвристический». Эвристика — инструмент, который позволяет поставить задачу и получить решение; эмпирическое правило, на которое мы сможем ориентироваться, выстраивая свое поведение. (Правила, о которых говорил Скэнлон и которые «никто бы не отверг, поскольку они разумно обоснованы», — эвристика, хотя и немного абстрактная, потому что теоретически мы можем взять любую ситуацию, подать ее под таким соусом и определить правильный путь выхода.) Не существует эвристики для ответа на вопросы «Можем ли мы отделить произведение искусства от создателя?», или «Как мы поступим с близкими, чьи убеждения причиняют нам страдания?», или «Могу ли я болеть за команду, владелец которой получает сексуальное удовольствие, душа детенышей жирафов?»[297]. Мы можем и должны применить какую-то из наших моральных теорий ко всем этим ситуациям, но в какой-то момент придется действовать. Выбирать. Мы решим, что нужно избавиться от одного произведения, или вычеркнуть человека из жизни, но не избавиться от другого, основываясь только на своих рассуждениях и предчувствиях. Желающие избежать такой острой проблемы любят говорить: «Где вы проводите черту?!» Но раз мы не понимаем, где именно она проходит, это не значит, что мы не пытаемся сфокусироваться на ней. Как любит говорить комик Джон Оливер: где-то. Где-нибудь мы эту черту проведем. Можно нарисовать ее где угодно, но каждый обязан это сделать для себя.

Теперь в момент, когда мы проводим эту черту, мы гарантируем, что в итоге окажемся в двоякой ситуации. Мы продолжаем любить произведение одного человека, а не другого или болеть за эту команду, а не за ту, даже если они ведут себя вроде бы одинаково. Наши друзья будут выпрыгивать вон из кожи, радостно тыкать пальцем, спрашивая, как мы можем смотреть этот фильм, а не тот или болеть за этого бейсболиста, но осуждать того и т. д. Эти противоречия — не оправдание для того, чтобы опустить руки и полностью отказаться от проекта, который мы начали, стараясь стать лучше, пытаясь сформироваться как «цельная и неделимая личность». Это причина копнуть глубже, все обдумать и, если необходимо, стереть уже проведенную линию и нарисовать ее в другом месте. Противоречия внутри нашей системы ценностей — это возможность попытаться принимать решения, соответствующие нашим убеждениям, нашему пониманию этики и того, кто мы есть. В такие моменты, когда мы в ситуации, где нет четкого ответа, нет эвристики, которую можно использовать, чтобы принять теоретическое, но практически невозможное «правильное» решение, мы и видим истинную ценность неудачи. Мы делаем то, что когда-нибудь приведет к неприятным последствиям. Чем больше мы это пережевываем и прорабатываем, тем больше смысла извлечем, столкнувшись с эффектом обратного действия.

Однако тут встает самый сложный вопрос: когда мы не только сдерживаем себя, но и выступаем против людей, вещей и поведения, которые считаем неприемлемыми? Эти проблемы посерьезнее той, когда я раздул мелкую аварию до того, что публично несправедливо опозорил человека. Если Аристотель прав и существует какое-то количество гнева, которое должно быть направлено на определенных людей, когда тому есть причина, или какое-то количество стыда, которое люди должны испытывать за свои неправильные поступки, то он говорит именно о таких ситуациях. Помните милую тетю Конни, которая всегда помнит про ваш день рождения, в целом душка, но делится с вами тревожными мыслями о мексиканцах? Кажется, противостоять тете тяжко. Одна только мысль о реальной конфронтации с членом семьи вызывает у нас боль в животе и дрожь в голосе. Именно поэтому часто мы выбираем легкий путь и… ничего не делаем. Виноват, я был в такой ситуации миллион раз. Многие в моей жизни говорили или делали то, что я считаю отвратительным, и я молчал, не желая устраивать сцен, начинать трудный разговор, который вполне мог закончиться ссорой (я довольно конфликтный человек, чем вовсе не горжусь). По мере того как окна Овертона смещаются от традиции к революции, мы постоянно в состоянии конфликта с теми, кто старше нас, цепляется за идеи, которые уже давно признаны оскорбительными или устаревшими, и теми, кто моложе нас, кто, на наш взгляд, слишком резко критикует современное положение дел. Противостояние любому из этих подходов может показаться одновременно трудным и — учитывая, как редко люди меняют свое мнение, — бессмысленным. Но если я не могу найти «решение» этих проблем, я способен по крайней мере сказать вам, что точно этим решением не может быть: ничегонеделание.

Никому не станет легче, если вы упретесь рогом и не заметите призывов людей, обвиняющих вас в недостатке заботы или чувствительности. И вам не станет легче, если вы ничего не ответите, когда друзья, близкие или случайные знакомые скажут что-то расистское, сексистское или оскорбительное. В такие моменты нужно действовать, искренне говорить о проблемах, чтобы стать лучше самим и помочь стать лучше другим. Когда тетя Конни небрежно затеет расистский разговор о мексиканцах в разгар семейного ужина в честь Дня благодарения, вроде бы глупо действовать по принципу Полианны[298] и начинать разговор: «Давайте поговорим об этом! Продолжайте диалог!» Как это будет выглядеть? К чему хорошему приведет? Как она отреагирует? Вы испортили бы День благодарения? Думаете, тетя Конни еще когда-нибудь заговорит с вами? Мы уже видели, какие неприятные последствия влечет попытка пристыдить кого-то, заставляя их упираться и еще тверже придерживаться своих убеждений. Почему мы считаем, что сейчас будет по-другому?

Однако мы слышали от Аристотеля, что человека, которому недостает стыда или который вообще никогда не испытывает его, называют бесстыдником. Если мы любим тетю Конни и заботимся о ней, разве нам не хочется, чтобы ей стало немного стыдно за то, что она сказала что-то неприятное? Разве мы не хотим помочь ей стать лучше? И разве мы не желаем продолжать поиски золотой середины умеренности и научиться выражать необходимое количество гнева, когда это нужно? Специалисты по этике добродетели в курсе, что золотую середину найти непросто, и они точно знают, чего хотят от нас: выполнить утомительную работу по