Оглядывая незнакомые лица вокруг, я зацепился взглядом за странную штуку на некоторых бойцах. Уже у двоих, все ещё ходящих в доспехах, на кирасе, на правой стороне груди, висела круглая бляха с вписанной в неё цифрой один. Я вполголоса поинтересовался:

— Вид, а что это за бляха у бойцов? Первый раз вижу.

— Это те, кто выжил в Кеуре.

Внимательно прислушивающийся к нашему разговору Каир Равой, недоверчиво хмыкнул:

— Первый раз слышу. Самоуправство на местах?

А ведь и верно. Кому как не канцеляристу роты, который отвечает за большую часть бумажной работы, знать обо всем, что содержится в приказах и донесениях?

— Да, как раз в этой роте.

Я недовольно уточнил:

— А наград недостаточно?

— На полевой форме их нет. Так что парней понять можно. Вроде мы все и награждены, да на маршах это незаметно. Когда им выпадет случай выйти в парадной форме?

Это командир, конечно, заметил справедливо. Я и сам долго скрывал свои награды за Дальний Рог именно благодаря такой особенности устава: на полевом горжете только знаки старшинства и звёздочки ранений.

— А ещё вернее, — голос Вида стих до шёпота, — сколько из них доживут до этого момента? Награды — это замечательно, но сама мысль о том, чтобы добавить отметки наград на доспехи или горжет — хороша. Пока из Пеленора или Гара нет ни слова о подобных новшествах, хотя я сам подавал рапорт о необходимости такого шага. Так что да, ты любуешься самоуправством.

Голос подал Каир:

— И что? Нам проигнорировать нарушение устава?

Вид с нескрываемым удовольствием, словно ждал этих слов, усмехнулся:

— Вернее это, — он выделил голосом, — было самоуправство. Но не зря же я подавал рапорт — да и, думаю, он был такой не один. Вот, — командир помахал у эфирника перед лицом пачкой свежих бумаг. — У этой роты прошла вчера связь с легатом, высшим армейским чином нашей провинции. Теперь такие знаки одобрены его властью.

Я скривился, по-прежнему недовольный, все ещё примеряющий эту историю на себя:

— Было бы чем гордиться.

Но Вид меня не поддержал:

— Ты не прав. Это лишь ты такой скрытный, что, — тут командир скосил глаза на второго участника нашей беседы, — никто и не верит в то, что ты у нас герой. А вот остальным, особенно свежим сержантам-десятникам они будут очень впору. Красивые речи — это хорошо, но наглядное подтверждение чужой отваги лучше. Особенно когда нужно вбивать в голову бойцам, что необходимо стоять на месте до конца.

Невольно я тоже бросил быстрый взгляд на канцеляриста и уточнил:

— Вроде у нас с этим проблем нет.

— Надеюсь, — Вид тоже оглянулся, но теперь он смотрел на солдат. — Я озадачу твоих сержантов, чтобы они наделали таких блях на всех нас. Впереди серьёзное задание и не хотелось бы облажаться перед архимагом.

Я оставил его слова без внимания. Накручивает себя он зря, у нас в роте, на мой взгляд, всё отлично. Все уже вспомнили службу на первом контракте, отучились от излишней самостоятельности в строю. Даже Лария мало чем напоминала болтушку первых дней, в полной мере оправдывая знаки младшего сержанта на горжете. И, кстати, она ведь тоже имеет право на отличительный знак, пройдя всю бойню Кеура в первых рядах почти до самой площади.

А вот про архимага Вид не прав. Уж кому-кому, а ему, магу, нет дела до того, насколько быстро поднимают щиты и как дружно садят стрелами по команде простые солдаты. И уж тем более — как они себя ведут на переходе. Ему и без того будет чем заняться, это я отлично знаю по себе.

Дальнейший марш доказал мою правоту: всю дорогу от привала до привала архимаг проводил, не обращая ни малейшего внимания на окружающих, сидя на своей ездовой химере и погрузившись в Сах. Уж эту неподвижность черт лица и застывающий взгляд легко мог отличить от обычной задумчивости любой из солдат, видевший подобное хоть десяток раз.

Его химера ничем не отличалась от такой же нашей, принадлежащей Виду. Разве что наша чаще всего плелась вслед за одной из линеек: капитан редко садился на неё, лишь когда нужно было добраться до ротных разведчиков из первого десятка первого отряда, что подали сигнал амулетом о чем-то необычном впереди. Сам архимаг не носил доспехов, ограничившись толстым стёганным кафтаном и расшитым золотыми рунами ярко-синем плащом с тёплым подбоем. У него не нашлось с собой ни летающего Орба, как у Кербрена, ни тяжёлого посоха, как у Мордрамара, ни изящного жезла, похожего на ветвь, что носила Шатиарн. Лишь лежала на груди, поверх одежды серебристая цепь с тремя крохотными кристаллами.

Обычный мужчина в возрасте моего отца, с усами и короткой бородой только на подбородке, которую мы в училище называли магистерской. У него были длинные тёмные волосы, выбивающиеся из-под вечно наброшенного капюшона, а яркий и чистый плащ заметно выделялся на фоне наших серо-зелёных армейских, уже изрядно грязных спустя столько дней похода.

Интересно. Я отвлёкся от разглядывания скорбных складок рта, убегающих под бороду на лице мага и задумался о необычном и даже неуместном сейчас. Ведь и впрямь, у архимагов явно проглядывается привычка к цветам, считающимися принадлежащим их стихии. А я двуталант. Какой мне в будущем выбрать плащ? Голубой, как воздух или черный, как земля? Или же найти тот цвет, что на самом деле нравится мне? Или… Тот, что нравился Маро? Багряный, как те опавшие листья в Лавионаре? Синий, как небо над Одиноким стражем? Серый, как её глаза?

Не могу сказать честно, на что ушло больше времени в пути в тот день: на воспоминания о минувшем счастье или на работу с заклинаниями? Пусть я и обещал себе, что сделаю всё от меня зависящее, чтобы сохранить как можно больше боевых товарищей, но человек все же слаб, а память в этот раз не приносила ни жгучей боли, ни слепящей ненависти. В образах былого я находил лишь тихое счастье.

Только предельным усилием воли, когда на вечерней стоянке понял, что Пелая стоит передо мной явно ожидая ответа на вопрос, которого я не слышал, заставил себя вернуться к настоящему: Зелон, вторая фема, два дня пути до ближайшей подмоги, идущей сейчас в другую от нас сторону, а впереди у нашей роты схватка с вражеским архимагом. Откашлялся, пытаясь вспомнить, когда девушка вообще подошла ко мне:

— Повторите.

— Ещё раз? — брови Пелаи на мгновение взмыли в недоумении, а затем она сообщила. — Командир зовёт вас к себе, тонму капитан.

Смущённый тем что так вышло, я не нашёл ничего лучше, как насмешливо спросить:

— С каких пор вы стали посыльной, тонму старший сержант?

Но ответа в спину, если он вообще прозвучал, уже не услышал, стремительно вышагивая сквозь суету лагеря. Хорошо, что хотя бы работа с Сетью настолько вросла в меня, что, кажется, я мог наблюдать за окрестностями и во сне, а уж тем более в грёзах о прошлом. Вот и сейчас вокруг меня были растянуты нити Сети, обшаривающие лес.