войска пересекли реку Эйдер — естественную границу между Гольштейном и Шлезвигом. Командовавший ими старый генерал-фельдмаршал барон Фридрих фон Врангель не смог окружить и разгромить датскую группировку, которая в результате просто отступила на север. Секретное австро-прусское соглашение предусматривало ограничение театра военных действий территорией Шлезвига, и ситуация в военном плане стала патовой. Только в начале марта союзникам удалось договориться о продолжении наступления в Ютландии. Датчане, опять же, отходили без серьезных боев, сосредоточив свои силы на двух плацдармах на восточном берегу полуострова — у Дюппеля и Фредерисии. В Копенгагене рассчитывали на вмешательство великих держав и не хотели до этого момента жертвовать армией. Надежды были ненапрасны: в апреле началась подготовка международной конференции по Датскому вопросу. Однако еще до ее открытия, 18 апреля, пруссаки смогли нанести своему противнику чувствительное поражение, взяв штурмом укрепления Дюппеля и отбросив датскую группировку на остров Альс. Эта победа была важна не только в военном, но и в психологическом отношении, позитивно повлияв на настроение прусского общества.

Лондонская конференция открылась 25 апреля, а на театре военных действий вскоре было объявлено перемирие. Прусская сторона предложила восстановить статус-кво: личную унию герцогств с Данией при сохранении их полной самостоятельности в своих внутренних делах. Однако парламент в Копенгагене, игравший в датской конституционной монархии весьма значительную роль, не мог согласиться на отступление в столь принципиальном вопросе. Датская делегация в Лондоне отказалась вернуться к довоенному положению, поскольку это было бы воспринято в стране как явное поражение. Не принимали датчане и различных вариантов компромисса, которые предлагали англичане и французы. Расчет строился на том, что великие державы, в первую очередь Велкобритания и Россия, не допустят отторжения герцогств. Безусловно, двадцатью годами ранее такая стратегия имела высокие шансы на успех. Но в ситуации «Крымской системы» каждая из великих держав предпочитала руководствоваться собственными интересами. Договориться между собой им так и не удалось, и датчане оказались предоставлены самим себе.

Конференция завершила свою работу 25 июня, так и не придя ни к какому решению. Для Бисмарка стало очевидно, что ни Великобритания, ни Франция, ни Россия не готовы ввязываться в серьезный конфликт из-за Шлезвиг-гольштейнской проблемы. На следующий день боевые действия возобновились. Через три дня прусские войска успешно высадились на острове Альс. Даже самым упорным противникам уступок в датской столице стало ясно, что их дело проиграно. 20 июля было заключено перемирие, 1 августа подписан прелиминарный мир, а 30 октября в Вене заключен окончательный мир. Согласно его условиям король Дании полностью отказывался от своих прав на герцогства в пользу Пруссии и Австрии. Тем самым судьба Шлезвига и Гольштейна перестала быть объектом международного урегулирования, превратившись в вопрос, касавшийся только Берлина и Вены.

Но что делать с герцогствами дальше? Уже на Лондонской конференции стало ясно, что австрийцы допустили просчет, не договорившись об этом с Бисмарком заранее. В Вене предпочли бы создание объединенного герцогства под скипетром Фридриха Аугустенбургского. Бисмарк формально не возражал, однако 1 июня, встретившись с принцем, выдвинул ему целый ряд условий, при которых Пруссия готова поддержать его кандидатуру на трон. Сюда входили создание консервативного министерства, организация прусской военно-морской базы в Киле, размещение прусского гарнизона в крепости Рендсбург, вступление герцогств в Немецкий таможенный союз и подписание специальной военной конвенции, которая полностью подчиняла бы шлезвиг-гольштейнскую армию Берлину. Для Фридриха эти условия были, разумеется, неприемлемыми, поскольку по сути превращали его в вассала Гогенцоллернов; принц надеялся, что его популярность поможет ему одержать верх и стать самостоятельным правителем.

Тем временем в прусском обществе — не без теневой поддержки со стороны правительства — активно обсуждались планы аннексии герцогств, приобретавшие с каждым днем все больше сторонников. Аппетит приходил во время еды. Для Бисмарка аннексия тоже была бы оптимальным вариантом, однако обстановка требовала проявлять осторожность. В мае 1864 года он писал одному из своих друзей: «Чтобы пролить свет на сложившуюся ситуацию, замечу, что прусская аннексия герцогств не является для меня высшей и неотложной задачей, а лишь наиболее приятным результатом, если получится достичь его, не рискуя разрывом с Австрией»[381]. Вопрос дальнейших отношений с монархией Габсбургов оставался открытым.

Тринадцать лет спустя, оглядываясь на события 1864 года, Бисмарк говорил, что именно своей дипломатической кампанией в ходе Шлезвиг-гольштейнского кризиса он гордится больше всего[382]. Что вполне логично: находясь в довольно слабой и уязвимой позиции, он смог добиться наиболее выгодного из возможных решений. Это была однозначная дипломатическая победа. Да, пока что Бисмарк, образно выражаясь, выиграл сражение, но не войну; впереди оставался еще долгий путь. Но первый, самый трудный шаг на этом пути был успешно сделан.

Это касалось не только внешней, но и внутренней политики. События, развертывавшиеся вокруг герцогств, оказали заметное влияние на положение внутри самой Пруссии. Как известно, военная победа сама по себе способна серьезно изменить общественное мнение. Кампания против Дании, посягнувшей на немецкие земли, пользовалась широкой поддержкой в обществе, а успешный итог значительно увеличил популярность ее инициаторов. Хотя противостояние правительства и нижней палаты ландтага продолжалось, а либеральное большинство твердо стояло на позиции неприятия Бисмарка и его политики, первые трещины в едином фронте противников министра-президента не заставили себя долго ждать. Как сказал бы Уинстон Черчилль, это было не начало конца, но определенно конец начала.

В первую очередь это коснулось тех деятелей Немецкого национального союза, которые считали первоочередной задачей не демократизацию, а объединение Германии. Йоханнес Микель[383], ставший впоследствии одним из самых близких соратников «железного канцлера», открыто говорил: «Кто восстановил таможенный союз? Правительство Бисмарка. Кто погубил австрийский проект реформ? Бисмарк. Кто освободил Шлезвиг-Гольштейн? Бисмарк. Вы можете быть уверены, что я далек от того, чтобы венчать лаврами министерство Бисмарка. Все, что сделал Бисмарк, он, возможно, делал против своей воли, но он сделал это в интересах Пруссии и одновременно Германии, он вынужден был так действовать, потому что во всех крупных вопросах прусские и германские интересы совпадают»[384]. Совпадение прусских и германских интересов — та мысль, которую Бисмарк уже долгое время пытался внушить своим оппонентам. Либеральный историк и политик Теодор Моммзен[385], оставшийся на всю жизнь политическим противником Бисмарка, писал в те же месяцы о настроениях в Палате депутатов: «Здесь сумасшествие вокруг Бисмарка нарастает с каждым днем. Уже никто не говорит и не размышляет о том, что справедливо и что соответствует прусским интересам, а лишь о том, что идет на пользу Бисмарку, а что нет, и тем самым мы поддерживаем его»[386].

Настроение и в парламенте, и в обществе