— Понимаешь, — сказала она, — тебе надо её отпустить. Просто избавься от неё! И... перестань винить себя. Я в тебе это вижу: ты себя виноватишь в её смерти. Но мы не отвечаем за то, как другие кончают свои жизни. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Прекратишь себя винить — почувствуешь облегчение. У меня идея...

Она исчезла в соседней комнате, рядом с кухней, и он задумался, не приглашает ли она его тем самым пройти в спальню.

Господи, ну и курва, сказала Эми. Ты слышал? Просто избавься от неё! Как легко таким лахудрам говорить...

— Заткнись, — прошептал он.

Лиза вернулась, неся что-то в сложенных чашечкой ладонях. Села и раскрыла руку. Там оказались две крупных желатиновых капсулы с белым порошочком. Прентис уставился на них и поспешно замотал головой.

— Нет. Нет, спасибо. В этом нет необходимости. Слишком много моих друзей пошли вразнос из-за наркоты.

— Это не вызывает привыкания. Это МДМА, ну, экстази.

Он знал. Он помнил, как его принимала Эми.

Она продолжала:

— И немножко демерола, чтобы сгладить, а то реально сильный приход будет.

— Э-э...

— Отличный афродизиак.

Она изучила твои слабости. Блеск!

— Согласен, — сказал он беспомощно, принимая у неё капсулу. Запил пивом, а она проглотила свою, удаляясь к CD-проигрывателю. Включила что-то из Джорджа Бенсона. Потом наставила на него пальчик и раскрыла объятия. Он встал и поплёлся к ней.

Ты что делаешь, придурок? сказала Эми. Она же...

Тут Лиза обняла его, и с этим прикосновением воображаемый голос утих. Давящее присутствие Эми просто испарилось. В мгновение ока.

Прентис и Лиза стали танцевать. К концу третьей мелодии у него от зубов к позвоночнику поползли маленькие приятные электрические разряды, нервные окончания запели в такт музыке, член встал, и Прентис уверился, что прекрасней Лизы девушки на свете нет.

Глава 9

Уоттс, Лос-Анджелес

Было часов семь утра. Они торчали на углу улицы, вяло перебрасываясь вымученными фразочками. Видок у них был, точно у восставших из могилы зомби. Надо сказать, что самочувствие Гарнера хорошо отвечало этому описанию.

— Ну ладно, ладно, — раздражённо ответил он. — Так что, я тебе должен дать свои... — Он замолк, не желая выдавать, что у него осталось всего полсотни баксов. Удивительно, что ему вообще хватило денег до утра, учитывая, как они резво смалили крэк. — Твой грёбаный кузен спиздил мой фургон, стырил большую часть моих деньжат, а ты клянчишь у меня ещё?

— Бля, это ж Хардвик. А я не он. Какого хера я тебе должна доверять, ваще-т? Ты от меня драпанёшь, только я тебя и видела.

— Я сам сюда припёрся. Ну и ладно, какого хуя мне оставаться? Ты нарушила уговор.

Меж тем крэк действовал как настоящий конский возбудитель, и самая соблазнительная часть сделки была ещё впереди. Гретхен отстранилась, бормоча:

— Просто погоди немного, тебе есть чего ждать, мы ща реально этим займёмся, я только гляну эту сраную трубку.

Её словарь усох, приблизившись к гетто-английскому. Ничего удивительного: её всю ночь ебали. Она устала.

Тем не менее выглядела Гретхен посвежей его самого. Она ведь привыкла, подумалось Гарнеру. Наверняка спит не больше двух дней в неделю. Странно было видеть себя этим утром на углу лос-анджелесской трущобной улицы. Но в комнатёнке Хардвика он оставаться больше не мог: стены начали сжиматься. Гарнеру мерещилось, что Хардвик где-то рядом, хотя это было невозможно. Он вспоминал свои прежние ощущения. Когда нагрузишься крэком по самые яйца, тебе чудится, что ты становишься прозрачным, и все тебя видят насквозь: глазные яблоки и голосовые связки, кишки и мозги — с прожжённой в этих мозгах дыркой. Если захотят, запросто могут туда плюнуть. Нарик нарика издалека видит. У них тут, верно, охотничий навык вырабатывается: устраивают засады на чудиков, которые уже достаточно накурились, чтобы зрение у них сузилось до туннельного, но ещё не впали в характерную для глубокого обкура опасную паранойю.

Во что бы кокаиновая всенощная его ни вовлекла, в какую бы мерзость, одну из целей прогулки сюда можно было считать выполненной. Крэк полностью воцарился в его разуме. Он даже вытеснил жуткие видения Констанс, которую запихивают заживо в какой-то промышленный агрегат.

Так, пора снова зарядиться.

Он отыскал местечко вниз по улице и снял комнату на оставшиеся деньги — на пару часов. После этого он сел у окна, откупорил бутылку вина и запил им шесть таблеток ибупрофена. Он полагал, что этой комбинации хватит, чтоб его усыпить. Сперва, казалось, сработало: в тараканьем отеле на него снизошла дремота, но потом он пробудился от боли в кишках. Боль была такой силы, словно кто-то воткнул ему в живот проржавевший нож депрессии и самоненависти, а потом принялся не торопясь поворачивать. Потом она сделалась опоясывающей, невыносимой, он сполз с кровати и вернулся на улицу.

В безжалостном дневном свете он почти сразу углядел Гретхен. На той была прежняя одежда. Девушка мрачно жевала какую-то гадость из полиэтиленового пакета. Наверное, завтракает.

В десяти шагах у тротуара стояла белая шлюха. Из тех, кто компенсирует относительное убожество ниже пояса многослойным макияжем и замысловатой причёской. Вид у шлюхи был сердитый. Гарнер подумал сперва, что это транс, но потом, приглядевшись внимательнее, понял, что это всё же баба, просто обезьяноподобная. Даже с такого расстояния он видел набухшие вены у неё на руках. Реально хардкорная бабёшка. Стоять на месте спокойно ей уже не удавалось: она топталась, переминаясь с ноги на ногу, отходила на пару футов вдоль паркоматов и возвращалась, бросая по сторонам тупые взоры. Подёргалась вверх-вниз по улице. Руки у неё тряслись, ладони сжимались в кулаки и разжимались. Трижды она поправила платье и снова задрала его.

Бедняжку явно ломало без герыча.

В такое время дня они обычно не показываются на улицах, если есть чем закинуться.

— Чо уставился на ту курву? — поинтересовалась Гретхен.

— Может быть, если я отдам свои деньги ей, то ей станет легче, — сказал Гарнер, хотя не собирался так поступать.

— Думаешь, я не могла их ночью у тебя вытащить? Думаешь, ты бы мне их сам не отдал? Ты ж обкурился по уши. Но теперь ты поспал, и если раздобудем ещё децл, сможем закинуться. Отдерёшь меня, как встанет.

Гарнер пожал плечами. Он чувствовал себя полным дерьмом. Старым-престарым, дряхлым говнюком. Его поглотила депрессия, мозг корчился и сгорал в невидимом пламени ненависти к себе