Лила приготовила нам поесть. Она знала, что Деде и Эльза обожают ореккьетте с томатным соусом и подала их под радостные крики девочек. Этим она не ограничилась. Она взяла у меня Имму и занялась ею вместе с Тиной, как будто ее дочь вдруг раздвоилась. Она помыла обеих и с особой материнской нежностью одела в одинаковые костюмчики. Девочки узнали друг друга, и она оставила их играть и ползать по старому ковру. Они были такие разные. Я с завистью сравнивала свою дочь от Нино с дочерью Лилы от Энцо. Тина казалась мне красивее и здоровее Иммы – прекрасный ребенок от настоящего, крепкого союза.

Вскоре пришел с работы Энцо; он был, как всегда, немногословен. За столом ни Лила, ни Энцо не спросили меня, почему я не притрагиваюсь к еде. Только Деде, возможно пытаясь отвлечься от терзавших ее нехороших подозрений, сказала: «Мама всегда мало ест, она боится растолстеть. Я тоже боюсь». – «Поговори у меня! – одернула я ее. – Смотри, чтоб ничего на тарелке не осталось!» Энцо, явно стараясь защитить от меня девочек, затеял с ними соревнование, кто быстрее доест свою порцию. Кроме того, он деликатно отбивался от назойливых вопросов Деде о Рино: моя дочь надеялась встретиться с ним за обедом. Энцо объяснил, что Рино начал работать в офисе и теперь пропадает там целыми днями. Когда с обедом было покончено, он отвел девочек в комнату Рино, пообещав – по большому секрету – показать им все его сокровища. Вскоре оттуда послышалась громкая музыка.

Я осталась наедине с Лилой и в деталях рассказала ей все. Она выслушала меня, ни разу не перебив. Я поймала себя на мысли, что по мере того, как я облекаю случившееся в слова, сексуальная сцена между этой толстухой и тощим Нино кажется мне все более нелепой. «Представляешь, просыпается он, – я вдруг перешла на диалект, – идет в туалет, смотрит, а там Сильвана! Ну и он, прежде чем отлить, решил задрать ей халат и засадить как следует». Я расхохоталась вульгарным смехом. Лила смотрела на меня с неловкостью. Сама она и не такое говорила, но от меня не ожидала. «Тебе нужно успокоиться», – сказала она мне. Тут расплакалась Имма, и мы поспешили к девочкам в соседнюю комнату.

Моя дочь, светленькая, румяная, сидела раскрыв рот, и из глаз ее ручьем текли слезы; увидев меня, она протянула ко мне ручки. Тина, темноволосая и белокожая, смотрела на Имму непонимающим взглядом; когда появилась ее мать, она не двинулась с места, но четко произнесла «Мама», словно просила, чтобы ей объяснили, почему подружка плачет. Лила подхватила на руки обеих девочек, принялась целовать мою, вытирая ей слезы губами и шепча что-то ласковое.

Я стояла ошарашенная: Тина уже четко говорила «мама», выговаривала каждый звук, а ведь Имма почти на целый месяц старше, но не говорит ни слова. Я расстроилась еще сильнее. 1981 год подходил к концу. Мне придется уволить Сильвану. Месяцы летят, а я до сих пор не знаю, о чем писать. Я не успею сдать книгу в срок, останусь без поддержки, мне больше не будут доверять. У меня нет будущего, я всю жизнь буду зависеть от денег Пьетро, одна, с тремя детьми, без Нино. Нино больше нет, с Нино покончено. Наружу снова вырвалась та часть меня, которая продолжала любить его, но не как во Флоренции, а как в детстве, в начальных классах, когда я подсматривала, как он выходит из школы. Я судорожно искала предлог, чтобы простить его, несмотря на все унижения. У меня не хватало сил прогнать его из своей жизни. Где он сейчас? Разве возможно, чтобы он даже не искал меня? Я подумала об Энцо, который так спешил занять девочек, о Лиле, которая освободила меня от всех хлопот, выслушала и постаралась сделать все возможное, чтобы мне стало легче. Я поняла наконец, что они все знали еще до моего приезда.

– Нино звонил? – спросила я.

– Да.

– Что сказал?

– Что это была глупость, просил, чтобы я была с тобой рядом и объяснила тебе, что сегодня все так живут. Трепло.

– А ты что?

– Бросила трубку.

– Он перезвонит?

– Еще бы он не перезвонил!

Я почувствовала себя ничтожеством.

– Лила, я не могу жить без него. Все так быстро закончилось. Я ведь разрушила свою семью, переехала сюда с двумя дочками, родила третью. Почему все так?

– Потому что ты ошиблась.

Мне не понравилась эта ее фраза, в которой я услышала эхо старой обиды. Она обвиняла меня в том, что я совершила ошибку, несмотря на ее предупреждения. Она указывала мне, что я хотела ошибиться, а значит, ошиблась и она: никакая я не умная, я дура.

– Я должна поговорить с ним, нам надо объясниться.

– Хорошо, только девочек оставь у меня.

– Нет, как же ты с четверыми?

– С пятерыми. Есть еще Дженнаро: с ним труднее всего.

– Вот видишь! Я возьму их с собой.

– Даже не думай.

Мне пришлось признать, что без ее помощи мне не обойтись.

– Оставлю их у тебя до завтра: мне нужно время, чтобы все уладить.

– Что ты собралась улаживать?

– Не знаю.

– Решила остаться с Нино?

Я почувствовала, насколько ей противна эта мысль, и едва ли не крикнула:

– А что мне еще остается делать?

– Единственное, что тут можно сделать, – бросить его.

Конечно, для нее это было единственное правильное решение, она всегда хотела, чтобы все именно так и закончилось, и не скрывала от меня этого.

– Я подумаю, – сказала я.

– Ни о чем ты не подумаешь. Ты уже все решила: сделаешь вид, что ничего не было, и начнешь все по новой.

Я хотела свернуть разговор, но она накинулась на меня, сказала, что я не должна собой разбрасываться, что мне уготована другая судьба, что, если я и дальше буду продолжать в том же духе, потеряю себя окончательно. Я понимала, что она сердита и ради того, чтобы удержать меня от очередной глупости, скажет мне то, что я безуспешно пыталась вытянуть из нее все последнее время. Мне было страшно, но я должна была узнать правду. Разве сегодня я прибежала к ней не затем, чтобы все прояснить?

– Если тебе есть что сказать мне, говори.

Она решилась. Посмотрела мне в глаза, но я их опустила. Она сказала, что все эти годы Нино бегал за ней. Предлагал ей снова быть вместе и до того, как связался со мной, и после. Особую настойчивость он проявил, когда они везли мою мать в больницу. Пока мать осматривали врачи, он клялся ей, что был со мной только ради того, чтобы чувствовать себя ближе к ней.

– Посмотри на меня, – сказала она. – Я знаю, я очень жестокая, потому что говорю тебе жестокие вещи, но он хуже меня. Его жестокость хуже моей. Его жестокость – это жестокость пустышки.

Я вернулась на виа Тассо в полной решимости окончательно порвать с Нино. Дома никого не было, в квартире царил идеальный порядок. Я села напротив балконной двери. Жизнь в этой квартире закончилась, причины, по которым я переехала в Неаполь, за эти пару лет тоже себя исчерпали.