– Как книга?

Тут меня осенило – как будто свет зажегся в темноте. Я точно знала, что говорить и делать.

– Как раз вчера закончила.

– Правда? Высылай сегодня же!

– Завтра утром пойду на почту.

– Спасибо! Как только получу, тут же прочитаю и дам знать.

– Не торопитесь. Читайте спокойно.

Я повесила трубку, пошла в спальню, достала из шкафа огромную коробку, извлекла из нее рукопись, написанную несколько лет назад и не понравившуюся ни Аделе, ни Лиле, и даже перечитывать не стала. На следующее утро я отвела девочек в школу и вместе с Иммой отправилась на почту отправлять бандероль. Я понимала, что рискую, но это была моя единственная надежда сохранить репутацию. Я обещала роман – вот он. А если он не удался, ну что ж, пусть не публикуют. Зато увидят, что я усердно работала, не подвела издательство, сделала все, что было в моих силах.

На почте скопилась огромная очередь, кто-то то и дело пытался пролезть вперед, и вспыхивали свары. Меня снова охватило отчаяние. Почему я здесь? На что трачу свое время? Девочки и Неаполь высосали из меня все соки. Я не читаю, не пишу, совсем опустилась. Неужели ради этого я бежала от предначертанной мне жизни? Чтобы все закончилось вот этим? Я злилась, чувствовала себя виноватой перед собой и особенно – перед матерью. С недавних пор я все больше беспокоилась за Имму; я сравнивала ее с Тиной и приходила к выводу, что у моей дочери задержка развития. Лилина дочка, на три недели младше Иммы, была шустрая и выглядела старше, не то что моя – вялая, вечно хныкающая. Я маниакально наблюдала за ней и мучила ее всевозможными проверками. «Вдруг Нино мне не только жизнь сломал, но еще и наградил ребенком с дефектами? Какой кошмар!» На улице мне часто говорили, какая она хорошенькая, упитанная, беленькая. Женщины в очереди на почте осыпали нас комплиментами: какая пухленькая! Имма даже не улыбнулась. Кто-то дал ей конфету, она нехотя протянула ручку, взяла конфету, но тут же ее уронила. Я психовала постоянно, по любому поводу, с каждым днем все сильнее. Мы вышли с почты, бандероль была отправлена, но я вдруг вспомнила про свекровь и вздрогнула от ужаса. О боже, что я наделала? Почему я не подумала, что издатель отдаст рукопись Аделе? Ведь это она рекомендовала обе мои первые книги, и ей точно покажут эту, хотя бы из вежливости. «Греко вас обманула, – скажет она. – Это не новый текст, я уже читала его несколько лет назад, и он никуда не годится». Меня прошиб холодный пот, ноги подкосились. В попытке заткнуть одну брешь я пробила другую. Ситуация полностью вышла из-под моего контроля. Я перестала соображать, что делаю.

Как назло, именно в те дни мне на голову снова свалился Нино. Несмотря на многократные требования, он так и не вернул мне ключи и заявился без звонка и даже без стука. Я сказала ему, чтобы он убирался, что это моя квартира, раз он не платит аренду и даже на Имму не дает ни гроша. Он начал клясться, что от боли из-за нашего разрыва просто забыл про деньги. Я поверила: вид у него был нездоровый, он очень похудел. С нелепой торжественностью он пообещал со следующего месяца снова оплачивать жилье и грустным голосом начал рассказывать, как он любит Имму. Потом он вполне добродушно заговорил о моей встрече с Антонио, о наших с ним отношениях вообще и о сексе в частности. От Антонио он перешел к своим друзьям. Он хотел, чтобы я сказала, что уступила им (он особенно напирал на слово уступила) не потому, что меня к ним влекло, а исключительно ему назло. Я поняла, в чем дело, только когда он принялся гладить меня по плечу, по колену, по щеке. Я вдруг ясно увидела в его глазах, что его огорчало не то, что я больше его не люблю, а то, что у меня были другие мужчины и со временем появятся новые, лучше его. В то утро он пришел с единственной целью – уложить меня в постель. Он добивался от меня признания, что мои новые любовники не идут ни в какое сравнение с ним и что я по-прежнему мечтаю спать только с ним. Разумеется, убедившись в своем превосходстве, он бы снова исчез. Мне все-таки удалось забрать у него ключи и выгнать его взашей. Тут я с удивлением обнаружила, что больше ничего к нему не чувствую. Вся моя долгая любовь окончательно рассеялась тем утром.

На следующий день я отправилась в школу узнать, не найдется ли для меня работы, хотя бы временной, на замену. Оказалось, все не так просто и надо ждать начала нового учебного года. Я не сомневалась, что отношения с издательством испорчены: ведь я сама отправила им доказательство своей писательской несостоятельности. Девочки с рождения привыкли к жизни в достатке, да и я со времен замужества не представляла себе существования без книг, журналов, газет, дисков, кино, театра. Надо было срочно искать работу, и я развесила в окрестных магазинах объявления о частных уроках. Однажды утром, в июне, позвонил директор издательства. Он получил рукопись и прочел ее.

– Уже? – с наигранной беззаботностью спросила я.

– Да. Никак не ожидал от тебя такой книги. До сих пор не верится, что это ты написала.

– Ты хочешь сказать, что роман плохой?

– Я получил огромное удовольствие, с первой до последней строчки.

Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди.

– Так тебе понравилось или нет?

– Это потрясающе!

Меня переполнила гордость. За несколько секунд ко мне не только вернулась вера в себя, меня отпустило напряжение. Я с детским энтузиазмом говорила о своей книге, слишком часто смеялась и задавала издателю вопросы, провоцируя его на новые похвалы. Я поняла, что он воспринял мой роман как автобиографический, о жизни в самой бедной и неблагополучной части Неаполя. Он сказал, что боялся моего возвращения в родной город, уверенный, что оно негативно отразится на моем творчестве, но теперь должен признать, что ошибся. Я умолчала, что книга была написана много лет назад во Флоренции. «Роман очень жесткий, я бы сказал, мужской, но в то же время очень тонкий. Это огромный шаг вперед, вне всякого сомнения». Затем он перешел к обсуждению деловых вопросов: он хотел перенести выход романа на весну 1983 года, чтобы лично отредактировать текст и написать хорошее предисловие. С легким сарказмом он прибавил: «Я разговаривал с твоей бывшей свекровью. Она говорит, что читала первоначальный вариант текста и он ей не понравился. Похоже, ее вкусы устарели, если только дело не в ваших семейных разногласиях, которые помешали ей составить объективное мнение».

Я быстро подтвердила, что некоторое время назад давала ей прочесть первую редакцию. «Вижу, что неаполитанский воздух помог твоему таланту проявить себя в полную силу», – на прощание сказал он. Трубку я положила в крайнем возбуждении. Я мгновенно изменилась, стала очень ласкова с дочками. Издательство выплатило мне авансом остаток гонорара, наше финансовое положение укрепилось. Я вдруг иначе взглянула на город и – особенно – на квартал: теперь я понимала, что это важная часть моей жизни, что избегать ее не следует, ведь в ней заключена едва ли не главная составляющая моего профессионального успеха. Я как будто одним махом перескочила пропасть, отделявшую меня от умения радоваться за себя. Слова издателя не только сулили мне литературное признание, они подтверждали, что я сделала правильный политический выбор. Как он сказал? «Это, без сомнения, огромный шаг вперед»? Ну да, я не сказала ему, что писала книгу во Флоренции и что мое возвращение в Неаполь никак не могло на ней сказаться. Но сюжет романа и его персонажи были связаны с кварталом, как и его кульминация. Аделе не хватило остроты восприятия, чтобы понять идею романа. Его не понял бы никто из Айрота. Не понял бы и Нино, видевший во мне всего лишь очередной эпизод из бесконечного списка своих побед над женщинами, ничем не отличимый от прочих. Но, и это было самое главное, его не поняла и Лила. Он ей не понравился своей излишней жесткостью, и, говоря мне об этом, она в кои-то веки расплакалась. Но мне не нужна была ее похвала, я даже радовалась, что она ошиблась. Я с детства привыкла во всем доверять ее мнению, а тут у меня как будто камень с души упал. Мне стало окончательно ясно, что я не она, а она – не я. Ее авторитет больше не имел для меня значения, мне хватало своего. Я почувствовала себя сильной. Из жертвы собственного происхождения я превратилась в его хозяйку, способную придать ему любую форму, отомстить ему за себя, за Лилу и за всех остальных. То, что тянуло меня вниз, стало точкой опоры, позволяющей взмыть вверх. Июльским утром 1982 года я позвонила Лиле: