нами превратит их во фракцию трусов. Тогда вопли насчет абстрактной справедливости и попыток заткнуть рты ее поборникам заметно поутихнут…

— Судя по всему, ты не слишком уважаешь наши общественные институты, — прервал ее Бернард.

Девочка пожала плечами:

— Как безраздельно доминирующий вид планеты вы могли позволить себе потерять чувство реальности и забавляться абстракциями, — ответила она. — Пока все эти люди будут ожесточенно препираться, до многих из них дойдет, что проблема взаимодействия с гораздо более развитым биологическим видом отнюдь не так проста и что она становится со временем все более сложной.

Тогда неизбежно возникнут попытки расправиться с нами. Однако прошлой ночью мы уже показали, что случится с солдатами, если вы бросите их против нас. Если вы пошлете самолеты, они разобьются. Ладно, тогда вы вспомните, как это сделали русские, об артиллерии и управляемых ракетах, чья электроника нам неподвластна. Но если вы примените их, вы убьете не только нас. Вам придется уничтожить всех жителей Мидвича. Так что даже на обдумывание этой акции вам потребуется немало времени, а если она будет осуществлена, то какое правительство в этой стране сумеет пережить массовое убийство безвинных, даже если оно будет оправдано ссылками на высокую социальную окупаемость этого мероприятия? Партия, которая санкционировала бы такое дело, не только стала бы политическим трупом, но, даже если бы действия по ликвидации опасности оказались успешными, ее лидеров линчевали бы на месте во имя справедливости и искупления.

Она умолкла, и тогда снова заговорил мальчик:

— Детали могут не совпадать, но что-то в этом роде неизбежно будет происходить по мере того, как информация об угрозе, вызванной нашим существованием, начнет становиться всеобщим достоянием. Возможна даже такая курьезная ситуация, когда обе ваши партии станут бороться между собой за то, чтобы потерпеть поражение на выборах, лишь бы не формировать правительство, которому придется принимать меры против нас. — Он замолчал, долгим взглядом окидывая лежащий перед ним мирный сельский пейзаж, и добавил: — Это реальное положение вещей. Ни ваши, ни наши желания здесь роли не играют, хотя можно, пожалуй, сказать, что обеим сторонам даровано лишь одно стремление — выжить. Мы все, как видите, игрушки в руках жизни.

Стремление выжить сделало вас многочисленными, но умственно недоразвитыми; оно же сделало нас могучими в умственном отношении, но слабыми физически.

Теперь мы стоим друг против друга, и нам не дано знать, чем все это завершится. Жестокая ситуация для обеих сторон, но очень, очень древняя. Жестокость так же стара, как сама жизнь.

Да, есть робкие признаки смягчения жестокости — юмор и сострадание. Они-то, пожалуй, и есть важнейшие изобретения человеческого гения, но корни их пока очень слабы, хотя и обещают многое. — Он опять помолчал и улыбнулся. — Это мысль Зиллейби — нашего первого учителя, — заметил он как бы в скобках. — Стремление выжить, однако, куда сильнее этих чувств, так что кровавые игры вряд ли отменяются…

Тем не менее нам кажется возможным, по меньшей мере, отсрочить наступление острой стадии нашего конфликта. Об этом мы и хотим с вами поговорить…

Глава 20

Ультиматум

— Это, — заявил с упреком Зиллейби золотоглазой девочке, усевшейся на ветке дерева, росшего рядом с тропинкой, — это есть не что иное, как неоправданное ограничение моего права на передвижение. Вы прекрасно знаете, что я в это время постоянно гуляю и так же постоянно возвращаюсь домой пить чай. Тиранию можно легко превратить в дурную привычку. Кроме того, у вас в качестве заложника остается моя жена.

Девочка, видимо, обдумала сказанное и сунула за щеку большой леденец.

— Ладно, мистер Зиллейби, — кивнула она.

Зиллейби сделал шаг вперед. На этот раз ничто не помешало ему переступить невидимый барьер, который только что задержал нас.

— Благодарю вас, милая, — проговорил он, вежливо склоняя голову. — Идемте, Гейфорд.

Мы двинулись в лес, оставив часового сидеть над тропой, лениво болтая ногами и наслаждаясь леденцом.

— Одним из интереснейших аспектов этой истории можно считать вопрос разграничения между коллективом и индивидуальностью, — заметил Зиллейби. — В определении этой границы мне далеко продвинуться не удалось. Наслаждение девочки леденцом носит бесспорно индивидуальный характер, вряд ли это удовольствие она разделяет с остальными. Данное нам разрешение переступить через барьер — явно коллективное решение, равно как и сам приказ, который нас остановил. И поскольку этот разум коллективен, то как быть с впечатлениями, которые он получает? Например, чувствуют ли все Дети вкус леденца, который сосет девочка? Вероятно, нет. И тем не менее все они должны знать о существовании леденца, а может быть, даже и об особенностях его вкуса! Аналогичная проблема возникает, когда я показываю им свои фильмы или читаю лекции. В теории, если в аудитории находятся двое — мальчик и девочка, — все остальные разделяют с ними полученный опыт. На этом основана разработанная для них организация обучения. Но на практике, когда я прихожу в Грейндж, зал всегда бывает полон.

Насколько я понимаю, когда я кручу фильм в присутствии двух представителей противоположных полов, все остальные также воспринимают его, но можно предположить, что при передаче часть ощущений, воспринимаемых зрением, теряется, а поэтому они предпочитают видеть все собственными глазами. Очень трудно побудить их рассказывать об этих способностях, но, кажется, индивидуальное восприятие картины передается остальным все же лучше, чем индивидуальные ощущения от сосания леденца. Все это вызывает, естественно, целый ряд вопросов…

— Могу себе представить, но все эти вопросы, так сказать, аспирантского уровня. Что до меня, то для начала мне хотелось бы выяснить причину их пребывания на Земле.

— О, — отозвался Зиллейби, — полагаю, что эта причина стара как мир. Ведь то же самое касается и нашего пребывания тут.

— Не могу согласиться. Мы же возникли здесь, на Земле, а вот откуда тут появились Дети — неясно.

— Уж не собираетесь ли вы принимать теории за бесспорные факты, дорогой друг? Широко бытует представление, что мы зародились тут, и чтобы поддержать это представление, сделано предположение, будто когда-то существовал некто, кто был нашим прародителем и одновременно прародителем человекообразных обезьян, то есть тот, кого наши деды называли «исчезнувшим звеном». Но ведь нет сколько-нибудь надежного доказательства, что подобный некто существовал в действительности. А что касается «исчезнувшего звена», то, Господи Боже мой, представление, о котором я говорил, фактически состоит из одних исчезнувших звеньев, прошу извинить меня за плохой каламбур!

Можете вы, например, объяснить разнообразие человеческих рас с точки зрения существования этого единственного звана? Я, как бы ни напрягался, не могу. Не могу я представить и на более позднем этапе кочующее существо, которое порождает генетические линии, обладающие