в зеленой зоне Москвы. «Глаза завидущие, руки загребущие» — увы, как это точно отражает суть человеческого естества. «Сдавать Андрея бесполезно, — нарушил молчание аудитор. — Из него ничего не выбьешь. Я наводил справки по нашим каналам. Все денежки он перевел в Лондон». — «Что ты предлагаешь?» — спросил я. «Есть у меня выход на надежных людей. Ты должен помнить, они в прошлом году навестили одного из главных твоих конкурентов в Питере». Я помнил. Действовал профессиональный киллер. Очень дорогой. Но сработал чисто, без брака. Что интересно и редко для нашего российского захолустья, киллер — женщина. «Я должен поговорить с Андреем. Ты мне копии этих авизо передай», — сказал я. «Поговори, — согласился он. — А потом позвони мне. Только не очень тяни. Не то твой друг тебя по миру пустит». Андрей был в командировке в Сингапуре. Вернулся он через полмесяца загоревший, веселый. В тот же вечер прискакал ко мне с докладом. Чего-чего, а пыль в глаза пустить — это по его части. Доложил. «Ну ладно, Вань, поеду. Я еще дома не был». — «Да, — говорю я как бы невзначай, — мы провели аудиторскую проверку, пока ты по тропикам разъезжал». Сам смотрю на его лицо. Молодец, ни единый мускул не дрогнул. «Давно пора, — говорит, — я сам хотел предложить». — «Потери обнаружены — и большие». — «Сколько?» — «Три миллиарда». — «Быть того не может!» — «Фальшивые авизо», — я протянул ему копии документов. «Ничччего нне понимаю», — протянул он. «А вот аудиторы поняли». — «Чего же они поняли?»— «Брось валять дурочку, Андрей. На всех этих авизо одна подпись — твоя». «Ну и что? Я подписал по просьбе клиентов, чтобы ускорить прохождение. У них сделки горели, грозили огромные штрафные санкции». — «Все нити ведут в Подольск». Он покраснел — даже сквозь загар, глаза прищурились, стали злыми. Я впервые видел его таким. «Что ты хочешь этим сказать?»— «Ни-че-го. Если ты сам не имеешь мне ничего открыть». — «Я открою. Я открою, я во всем этом разберусь. Очччень даже разберусь». Он повернулся и вышел вон.

Иван Иванович замолчал, выпил вина, стал доедать свой остывший стейк. Не проронившая за время его рассказа ни слова, Жаннетта медленно рисовала на салфетке одной ей видимые узоры. Подняла глаза, едва слышно спросила: «Дальше?» Он чертыхнулся, выплеснул в тарелку остатки вина из бокала, налил в него до краев водки, залпом выпил. «Дальше? — переспросил он. — Дальше я позвонил главному аудитору и сказал, что, пожалуй, он прав».

— Заказное убийство?! — В голосе Жаннетты звучал и ужас, и восторг.

— Так может сказать только студент. — Он замолчал, подумал. И добавил с улыбкой: — Студент жизни.

— А знаток жизни, как бы он сказал?

— Знаток сказал бы: «Единственно возможное при сложившихся взаиморасчетах…»

Иван Иванович не очень ясно помнил завершающую стадию ужина — все эти фрукты, кофе, ликеры, сыры. Не помнил он и того, как они добрались до его коттеджа. Когда он пришел в себя, он обнаружил, что сидит в прохладной ванне. И между его ног — женские. Он поднял голову. Перед ним в роскошной шубе из пены сидела улыбавшаяся Жаннетта.

Он смотрел на нее и видел нескончаемую череду своих бывших пассий — всех возможных национальностей, возрастов, комплекций, мастей и статей. Все они были голенькие, аппетитные, бесстыжие. «Как их много, однако, было, — улыбнулся Иван Иванович, — сотни, может, тысячи…» И ласкал, ласкал ее и их лица, груди, бедра.

— Вы знаете, Жаннетта, как-то в молодости цыганка мне гадала и напророчила, что я пропаду от какой-нибудь прелестницы. «Остерегайся, женщин, красавец!». Я запомнил эти ее слова на всю жизнь. И всю жизнь остерегался… плохих женщин. А хороших… ну нет. — Он захохотал, стал пригоршнями лить воду на Жаннетту. — «И примешь ты смерть от коня своего…» Ха-ха-ха!

— Мы с вами были близки, а все еще на «вы», — сказала она. — Выпьем на брудершафт.

Жаннетта вышла из ванной, не смыв хлопья пены. Через минуту она принесла два стакана виски. Он пил без удовольствия безвкусную жидкость и вдруг подумал: «Вот до чего допился! Мне уже кажется, что она — француженка — говорит по-русски». И целовал опять ее, их всех — жадно, страстно…

Самолет «Air France» летел над Атлантикой. Жаннетта уютно устроилась в кресле кабины первого класса, заказала водку с тоником и раскрыла свежий выпуск «Фигаро». На первой же полосе в правом нижнем углу была помещена следующая заметка:

«Позавчера в арендованном коттедже под Ниццей был обнаружен труп видного российского банкира Ивана Ивановича Ковалева (68). Вскрытием установлено, что смерть наступила в результате сердечной недостаточности.

Общий капитал концерна «Ковалек» оценивается в 2 500 000 000 франков.

Жена Татьяна (55) и дочь Антонина (32) будут сопровождать гроб с телом покойного в Москву».

С газетной полосы на нее глядел задумчивый Иван Иванович.

Жаннетта сделала большой глоток, поставила стакан на столик, закуталась в плед. «Алешка сдержал слово, — тихо проговорила она по-русски самой себе. — Отличный яд. И вправду не оставил никаких следов».

— Простите, вы что-то сказали? — обернулась к ней сидевшая впереди пожилая матрона.

— Мысли вслух, — улыбнулась Жаннетта, пожав плечами. — О бренности жизни.

Матрона понимающе кивнула.

КОЛЬКА

Ему было десять лет, когда отец бросил семью. Остался без работы, запил и вдруг уехал из дома. «В Мытищах бабу себе нашел, — плакалась вечером мать соседке, думая, что Колька уже спит. — Я видела ее как-то издалека. Ни рожи ни кожи. За что мне это адское наказание? Как теперь Кольку-то подымать? Такое лихолетье, такое безвременье — и одна». Соседка успокаивала, заверяла: «Попрыгает, поскачет — и вернется. Не он первый, не он и последний. Знаем мы этих бегунов. Небось недолго его мытищинская краля содержать будет. Не то время. Теперь всем бо-о-льшой кошелек нужен». Она ошибалась — там была редкая по нынешнему бездуховному сволочизму любовь, неожиданным ключом к которой оказалась уникальная сексуальная совместимость.

Мать сгорбилась, плохо спала ночами, осунулась. Колька по-своему жалел ее, подсовывал кусочек повкуснее, ночью вставал, тихонько подходил к ее кровати, поправлял вечно сбитое одеяло. Мать замирала, делала вид, что спит. Тайком от нее он звонил отцу, встречался с ним изредка на площади трех вокзалов. Небритый, небрежно одетый, он торопливо вел сына в ближайшую сосисочную. Высунув горлышко бутылки из кармана, умело наполнял стакан, взятый якобы для минералки, привычно оглянувшись, выливал в себя одним махом. Шумно зажевывая водку залежалым куском холодной рыбы или бутербродом с блеклой колбасой, виновато улыбался, подсовывал сыну черствое пирожное: «Ешь, Коль, ешь. Мы еще пробьемся, еще