быть?! — На сей раз голос генерала прозвучал напряженно, почти зло. — Вы же получили три танка в прошлом месяце. И четыре «ястребка».

— Два, два танка и три, три истребителя, — холодно парировал Гиви.

— Два и три, говоришь? — Генерал явно недоумевал. — Проверим, уточним, исправим. Все будет сметено могучим ураганом. Мы — армия. Будут вам и три, и четыре, и пять! — Он вновь захохотал. — Пока суд да дело, давай глотнем хоть «Аиста» за наше боевое содружество! Ура!

Появились официанты, бесшумно вкатили две тележки, уставленные белыми металлическими посудинами с фигурными крышками, бутылками, начали сервировать обеденный стол. Продолжая разговаривать, Гиви и генерал перешли в гостиную. Проведя бессонную ночь у постели матери, которая лежала с воспалением легких, Колька задремал, заснуть мешала беседа.

— Есть еще одна пустячная просьба. — Гиви взглянул на Кольку, сидевшего с закрытыми глазами и слегка посапывавшего, негромко продолжал: — Сейчас сюда пожалует звезда отечественной эстрады и экрана. Надо бы доставить ее в Германию на самолете ВВС. Ну и чтобы без досмотра, сам понимаешь — унижать такую фею таможенными подозрениями…

— ВВС страны почтут за великую честь… Ну, Гиви, ну, ас светских интриг! Кто она? Кто?

Словно по мановению волшебной палочки дверь тихо отворилась, и в комнату вошла женщина. Не вошла — впорхнула. И тут же разразилась вдохновенным монологом:

— Целых пятнадцать минут машина стыла в пробке на Пушкинской. Куда только власть смотрит! Опять эти сталинисты демонстрируют. СэСэСэРэ им назад подавай! Советскую власть восстанавливать требуют. Голь перекатная, пенсионная все грезит о возврате большевистского маразма. Хоть вы все лопните — не бывать этому! Разошлись ваши звезды напрочь. Вашего парада планет больше не состоится!

— Ванга! Российская Ванга! Богиня златокудрая! Анфиса Великая! — выдохнул восторженно генерал и бросился целовать женщине ручки.

— Я вас знаю, генерал? — насмешливо поинтересовалась она.

— Вы меня — нет. Но вас знает все государство, весь мир.

— Анфиса, генерал любезно согласился довезти тебя с комфортом до Берлина, — поспешил сообщить актрисе Гиви.

— О-ля-ля, я разве хочу в Берлин?

— Спишь и видишь прокатиться с гастролями по Неметчине, — Гиви строго ей подмигнул. — Мы только вчера, после концерта, обсуждали с тобой эту поездку. — И, повернувшись, к генералу. — Вот что делает с нами излишняя доза спиртного.

— Теперь смутно припоминаю, — замялась женщина. Тут она увидела Кольку, подошла к нему, бесцеремонно его разглядывая:

— Ты карлик?

— Нет, — Колька встал, покраснел, насупился.

— Это племянник Гиви, — услужливо пояснил генерал. Актриса с минуту изучала Колькину физиономию.

— Не похож, — безапелляционно резюмировала она, направляясь в столовую. Гиви предложил ей руку, шепнул, улучив момент:

— Дура. Товар повезешь. Десять штук «зеленых» валяются? — Анфиса поцеловала его в висок, в щеку:

— Нееет, не валяются! Мерси.

— Так охмуряй солдафона, действуй!

— Пойдем, тезка, — позвал Кольку генерал. — Наше место в буфете.

За столом Анфиса оказалась рядом с генералом. Смех, остроты, поцелуи. Гиви подливал и подливал себе и Кольке, невзначай мешал виски с «твиши», пиво с водкой. Дважды Колька порывался уйти, но Гиви витиеватой восточной вязью тостов и притч удерживал его. Внезапно позвал его в туалет.

— Порошочки экстра-класс, — сказал он, подавая Кольке лезвие с «белой мечтой». Колька принял двойную дозу. Дождавшись, когда «племянник» поплыл по реке забвения, кавказец перенес его на огромную «королевскую» кровать, раздел, обнажился сам. Прерывисто дыша, стал лихорадочно растирать мальчишечью грудь, спину, ягодицы розовым маслом. Сунувшийся было в спальню генерал выскочил оттуда с вытаращенными глазами: «Пле-мян-ни-чек!», резко захлопнул дверь и потащил сговорчивую Анфису на диван…

СПУСТЯ ДВА ГОДА

Ноябрь выдался холодный, промозглый. Неделями не было видно солнца. Почти каждый день шел снег вперемежку с дождем. Ветви деревьев покрыла тяжелая наледь, они не могли ее сдержать, ломались, с треском падали на стылую, покрытую гололедом землю. В домах было неуютно— топили еле-еле. Люди, особенно старики и дети, ходили и сидели в квартирах, скукожившись, набросив поверх свитеров и пуловеров одеяла и пледы. Свирепствовал грипп. Останавливались сотни заводов и фабрик, цены прыгали ежедневно, как проголодавшиеся блохи, и разгул инфляции праздновал беспредел. На окраинах некогда Великой Империи шли этнические войны, кровь лилась реками. Колдуны и предсказательницы обещали скорый приход антихриста и мучительный конец света. Высокооплачиваемые бодрячки-оптимисты из государственного TV уже который год уверяли обезумевших от беспросветного лихолетья обывателей в том, что «глубокий кризис, неизбежный при любых революционных изменениях, скоро закончится и наступит период действенной стабилизации…».

В подвале Петькиного дома в закутке за бойлерной собрались все вчетвером. Теперь собирались редко, хотя их «конференц-зал» был оборудован, как никогда — старый, но вполне еще сносный диван, пара потертых, однако бодрящихся кресел, стулья, столики (б/у, разумеется, но не рухлядь) и даже видавший виды ковер. И даже портрет в громоздкой золоченой раме. Аляповатый портрет — масло на холсте — Джона Ф. Кеннеди.

Колька появился последним.

— Забурел наш Николай, — смешливо сощурился Борька, ударив ладонью ладонь друга.

— Ничего не забурел, — возразил Колька. — В «Новоарбатский» заскочил, по пяти отделам прошелся, сорок пять минут как корова языком слизнула. Вот, Петька, держи. — Он протянул увесистую пластиковую сумку. — Накидай закусь в тарелки. А ты, Юрка, готовь рюмки да стаканы. Вот водка, вот виски, вот и джин.

— А тоник, тоник есть? — заискивающе протянул Борька. — Один он щас, знаешь, сколько стоит? Ууу!

— Не верещи. Есть и тоник.

— Гулять будем! — громко восхитился Борька.

— Зови бойлерщика, — приказал Колька.

— Кузьмича? Мигом! — Борька готов был сорваться с места, но Колька остановил его едва заметным жестом.

— Покличь Наташку с Любкой, скажи — я зову.

Кузьмич пришел сразу. Усы рыжие, нос — белорусская бульба, глаза по-детски ясные, синие, лоб лоснится до затылка, по бокам снежком запорошило. Молча поздоровался с каждым за руку, молча выпил стакан водки, молча занюхал квадратиком колбасы («мудреная, вся утыкана разноцветными блямбами»). Присел на краешек кресла.

— Да, Николай, — хрипло заговорил он. — Чай, мать болеет?

— Мама ничего, держится. А вот батя плох. Второй инфаркт свалил.

— Да, все хвори от настроения, — заметил Кузьмич и замолчал. Ему налили еще. Он выпил, поклонился и ушел, бормоча: — «Подфартило, значит. Малец — а деньгу, видать, лопатой загребает. Да…»

— Кузьмич чужие деньги считает, — неодобрительно отметил Юрка.

— Не то, — возразил Петька. — Скорее всего ему жаль, что в такие же годы, как наши, он сам не имел возможности сделать хорошие деньги. Вот мой отец преподавал в одном институте. А у него алименты. Так чтоб в другом институте не мог бы подработать — шиш с маслом. Не разрешали. Боялись, он Дюпоном станет, обогатится не в меру.

— Все основатели крупнейших американских состояний, — голос Юрки звучал мечтательно, ласково, — начинали вроде нас.