Алекс молчал несколько секунд. Я чувствовала себя чрезвычайно глупо, но не хотела отступать, или отказываться от своих слов, или говорить: «Конечно, это, вероятно, ничего не значит», – потому что была уверена: на самом деле это не просто совпадение.

– Правда? – переспросил он. – Вы рассказываете мне это как полицейскому или просто как другу?

Я внутренне вздрогнула от его слов.

– Рассказываю вам как Алексу Зеловски. Вы… ну, я полагаю, что вы и то и другое. Сами выбирайте, кем хотите быть.

– Да. Ну что ж. Послушайте, я сегодня на работе, и у меня сейчас дела. Кроме того, как вы знаете, это расследование не входит в сферу моей компетенции, потому что его ведет Пензанс. Но я сделаю вот что. Я попробую проверить то, что вы мне сообщили. Это непросто. Мне надо заполнить форму по защите персональных данных граждан. Хотя постойте. Вы случайно не помните номер вашего паспорта?

– Ах, если бы.

– Сделаю, что смогу. У меня сейчас встреча, но я позвоню вам позже, если вы не против.

– Конечно. В любое время.

– Спасибо. И еще, Айрис…

– Да?

– Как ваш бойфренд? Один дома, без вас?

– С ним все хорошо, – поспешно ответила я. – Не беспокойтесь о нем.

– Конечно. Ну, удачного вам дня в Лондоне. Позже я перезвоню. – Его голос стал официальным, и я поняла, что теперь он в комнате не один.

– До свидания.

Я села на кровать и стала пить чай, не спуская глаз с телефона. И вдруг осознала, что улыбаюсь. Вчера я несколько раз звонила в Будок, но Лори не взял трубку. Сегодня я решила, что не стану даже пробовать. Он знает, как со мной связаться.

Я смотрела на телефон, зная, что могу взять его и совершить что-нибудь особенное. Например, позвонить своей матери. Рука сама потянулась к телефону. Я только поздороваюсь, и все.

– Алло? – скажет она, в этой своей неопределенной и вместе с тем агрессивной манере. – Алло? Айрис, дорогая, это ты? Ох ты, нелепая девчонка, где ты была?

Вот почему я не могла этого сделать. Они все считали, что я слишком остро отреагировала, болезненно до абсурда. Конечно, они так считали. В мире полно разбитых сердец, и единственный способ с этим справиться – погрустить какое-то время, а затем двигаться дальше. Для этого вовсе не надо было убегать в Корнуолл в возрасте тридцати двух лет и запираться вместе со своим любовником на неопределенный срок.

Звонок Алекса побудил меня сесть на линию Дистрикт[51], хотя я этого и не хотела. Было в этом человеке что-то такое, что вызывало у меня желание поступать правильно. Я сидела в метро, ни о чем не думая, и разглядывала людей. Какой-то человек спал, его голова откинулась назад, к окну, и время от времени подпрыгивала. Пожилая женщина сосредоточенно хмурилась над книгой, настолько ею поглощенная, что я подумала, уж не пропустит ли она свою остановку. Возможно, уже пропустила.

После станции Эрлс-Корт народу в вагоне сильно поуменьшилось. Спящий мужчина и читающая дама оставались, как и замотанного вида отец с младенцем в беби-слинге[52], и девушка в легинсах с абсурдным рисунком и в слишком коротком топе, с яростной сосредоточенностью копавшаяся в своем телефоне.

Когда мы приблизились к Ист-Путни, где линия метро проходила над землей, по окнам хлестал дождь. Я встала на автомате и направилась к двери.

Все было так, как всегда, и, повинуясь знакомой обыденности, я шла через станционный зал. Он был таким же, как любой кассовый зал в подземке: со стопкой бесплатных газет и билетными кассами с немногочисленными кассирами – и в то же время неповторимым по своей форме, деталям, по самой сути.

Все мои путешествия раньше начинались здесь. С этой станции я ездила в школу. Встречалась здесь с друзьями. Здесь я купила проездной билет и отсюда отправилась в большой мир.

Ноги понесли меня по дороге, по-прежнему заполненной автомобилями, автобусами, грузо-пассажирскими фургонами и такси, изрыгавшими облака газов. Я свернула на Хай-стрит, которая стала красивее, чем раньше, а затем миновала богатые улицы рядом с рекой. Я обходила лужи, перепрыгнула через маленькое наводнение в водосточном желобе.

Теперь дома эти наверняка стоили миллионы. Они были красиво ухожены, с безупречно вычищенными фасадами, с безукоризненной кирпичной кладкой. Некоторые из них, конечно, представляли собой отдельные квартиры. Так было всегда. Эти квартиры тоже были шикарными, как с журнальной картинки.

У дома на углу росла трава, пышная и красиво ухоженная, каждая жирная травинка – одинаковой длины. Детский трехколесный велосипед, конечно деревянный, был аккуратно припаркован на патио, вымощенном медовым камнем[53], и под дождем в ожидании весны и солнца стоически мок стол с мозаичной столешницей и четырьмя стульями в том же стиле.

Этот дом всегда принадлежал чете Гримальди – гомосексуальной паре в возрасте за семьдесят. Берт и Джонно, так их звали. Джон взял фамилию Берта, потому что я помню, как он говорил: «Зачем идти по жизни, называясь Боттомли, если можно стать Гримальди?»

Они или переехали, или умерли с тех пор, как я была здесь в последний раз. Интересно, что же произошло?

Каждый дом, мимо которого я проходила, вызывал все новые воспоминания. Я двигалась дальше, бредя по улице, на которой училась ездить на велосипеде, по которой ходила в школу. Я помню, как бегала наперегонки с сестрой Лили от угла до нашей входной двери, когда обе мы, отчаянно желая победить и хохоча, прибегали к финишу, раскрасневшиеся и запыхавшиеся.

Я была рада, что идет дождь. Мои волосы, мокрые и обвислые, струились по спине, а одежда неловко липла к телу. Мне нравилось это ощущение.

Я прошла мимо женщины, толкавшей громадную детскую коляску с лежавшими там бок о бок двумя малышами. Она была, вероятно, моложе меня, но выглядела как типичная мамочка. Ее усталость замаскировал макияж и, полагаю, дорогие кремы, тем не менее ее невозможно было скрыть. Женщина производила впечатление некогда стройной девушки, которая примерно полгода назад родила близнецов и сильно располнела. Ее одежда была дорогой и вместе с тем практичной: джинсы, ботинки, голубой анорак, застегнутый на молнию, чтобы защититься от непогоды, а волосы – светлыми с темными корнями, забранные назад в нечто вроде пучка.

Когда мы поравнялись, я улыбнулась, и она улыбнулась в ответ, бросив на меня заговорщицкий, оценивающий взгляд, и я почувствовала себя так, словно сама недавно перенесла роды.

Я почти удивилась, что она меня заметила. Я-то думала, что иду по этой улице как привидение.

Дом не изменился, а мои родители по-прежнему там жили. Их черный «вольво» был припаркован на подъездной дорожке. Те же занавеси висели на окнах нижнего этажа. Я стояла на противоположной стороне улицы и смотрела.