Тогда мы вынесли их на берег. Я вылил остатки обезболивающего средства им на лица и головы. Глаза Моррису и Варму застила молочно-серая пленка. Моррис признался, что ничего не видит, и следом о том же сообщил Варм. Моррис заплакал. Варм вслепую взял его за руку, и вместе они зарыдали. С душераздирающими криками и стонами эти двое покидали нас. Вопили они хором, словно боль терзала их одновременно и одинаково.

Я посмотрел на Чарли и скрытно, одним только взглядом, спросил, что будем делать. Братец так же, взглядом, ответил: ничего. И верно, мы уже ничего не могли поделать, кроме как убить страдальцев.

На рассвете умер Моррис. Мы оставили его на берегу, а Варма отнесли в палатку. Он бредил и, едва мы уложили его на койку, спросил:

— Моррис! Моррис, сколько мы сегодня добыли? Который час, Моррис?

Мы с братцем не ответили. Просто вышли наружу и стали ждать, когда Варм заснет или же испустит дух. Небо покрылось низко нависшими тучами. Мы с Чарли улеглись у костра и проспали до обеда. Когда заморосил дождик, я сел и заметил сразу две вещи. Во-первых, Моррис изменился за последние несколько часов и выглядел совсем иначе. Его окоченевшее, бледное тело, некрасивое и как будто лишенное веса, напоминало прибитый к берегу кусок древесины. А во-вторых, бобры повылазили на песок и сдохли. Девять мертвых зверьков лежали в ряд на песке совсем недалеко от лагеря. Было в этом зрелище нечто прекрасное и в то же время зловещее, предостерегающее. Бобры лежали на животах, закрыв глаза, вожак — в центре, чуть ближе к нам. Черт, неужели они выбрались из воды и хотели подкрасться ко мне и братцу, пока мы спали? Неужели задумали напасть? Отомстить за то, что мы отравили их дом рукотворным ядом? Слава богу, я никогда не узнаю, что творилось перед смертью в их головах.

Жаль, что Моррис погиб так быстро, едва приняв решение бросить Командора. Интересно, счел ли он свою смерть заслуженной? Наказанием за предательство? Раскаялся ли, сожалел? Надеюсь, что нет, хотя с Морриса сталось бы. Проклятый Командор, так заморочил голову бедолаге. Ненавижу!

Ярость обуяла меня, да такая, какой я никогда не испытывал. Все, участь Командора предрешена. Легче мне, конечно, не стало, но это до поры, до времени. Пока же надо отдыхать и набираться сил, пусть на сердце и горько: такая славная выдалась ночь, и так нелепо она завершилась.

Я встал и осмотрел свои ноги. Засыпая несколько часов назад, думал: проснусь, а они уже покроются жирными волдырями. Но нет, ничего подобного я не заметил: от середины бедер и ниже кожа лишь покраснела, будто сгорев на полуденном солнце. На ощупь она была теплая, слегка зудела и только. Ничего похожего на ожоги у Морриса и Варма. Надеюсь, со временем хуже не станет.

Чарли все еще спал, лежа на спине и широко раскрыв глаза. Перед его штанов оттопырился. Смотреть противно, зато полноценный стояк — это верный признак, что у братца все хорошо. Никогда не знаешь, в каком виде нам даруются добрые знаки.

Закатав одну штанину, я осмотрел ногу братца: точно как и у меня, она только покраснела и лишилась волос. Однако пальцы правой руки, пурпурные и раздутые, казалось, готовы лопнуть. Еще эти бобры дохлые, Моррис… До чего же мне тошно. Надо бы растолкать Чарли и поговорить с ним о руке. Хотя нет, пусть отдыхает.

И тут я вспомнил, что последний раз чистил зубы в Сан-Франциско. Прихватив щетку и порошок, я отправился вверх по реке. Отскреб язык, десна и зубы, сплюнул пену, словно картечь, в воду и прополоскал рот. Потом услышал из палатки голос Варма.

— Герман? — позвал я.

Варм не ответил. Тогда я вернулся к стоянке и одного за другим унес бобров с пляжа: брал их за хвосты и бросал в воду к югу от плотины. Зверьки оказались тяжелей, чем я думал, а хвосты походили скорее на рукотворные предметы, нежели на отростки живого тела. Чарли к тому времени проснулся и сел на месте. Он смотрел на то, как я избавляюсь от последних бобров. Занятие, что и говорить, странное, однако братец ничего не сказал. Напротив, он следил за мной со скучающим видом. Позабыв об увечье, Чарли хотел смахнуть с лица муху и тут же поморщился от сильной боли, когда пальцы ударились друг о друга.

Выбросив последнюю тушку, я присоединился к братцу. Он как раз пытался снять с кисти повязку, но ткань присохла накрепко и отошла с лоскутом кожи, оголив костяшки и пальцы. Больнее Чарли не стало, но вид руки вызывал отвращение и страх. Я предложил обработать ее остатками спирта, перед тем как снять повязку целиком. Чарли ответил, что для начала он хочет перекусить. Я приготовил нам скромный завтрак — кофе и бобы. Отнес порцию Варму, но тот спал, и я не решился его будить. Все тело его приобрело красный и пурпурный оттенки. Волдырей на ногах стало вдвое больше, и все они, лопнув, истекли желтовато-бурым гноем. Пальцы почернели, и в палатке пахло гнильцой. Думаю, еще до заката Варм отправится вслед за Моррисом.

Когда я вышел, Чарли уже переливал спирт в один из горшков Варма, в другом он кипятил чистую рубашку. Братец сразу признался: сорочку, что сейчас колыхалась в воде, он достал из седельной сумки Морриса. Он посмотрел на меня, ожидая упреков, но я смолчал. Чего уж тут… Чарли опустил руку в горшок со спиртом, и тут же на лбу у него взбухла и забилась жирная V-образная вена. Ему бы закричать, а он терпел молча. Потом, когда боль унялась, братец протянул руку мне, и я снял повязку — как и прежде, ткань отошла вместе с кожей. Ну все, с рукой можно попрощаться. Чарли тоже это понял, однако не сказал ничего. Я палкой вынул рубашку Морриса из горшка и подождал, пока она остынет. После аккуратно, стараясь закрыть пальцы, чтобы Чарли не видел их и лишний раз не огорчался, замотал братцу изувеченную кисть.

Похоронить Морриса я решил подальше от воды, где песок переходит в землю. Могилу короткой лопаткой Варма я копал несколько часов. Тогда не понял и сейчас понять не могу, для чего вообще делают короткие лопатки, если есть обычные, добротные, с длинными черенками. Скажу честно, рыть могилу этаким совком — чистой воды самоистязание. Всю работу я проделал один, Чарли только помог перетащить тело Морриса к яме и сбросить его вниз. В остальное время братец сидел на берегу сам по себе, дважды отлучался куда-то. Куда и зачем, я решил не выпытывать. Достаточно было, что Чарли просто молча присутствует на завершении церемонии.

У нас на руках оставался дневник Морриса. (Почему мы не вернули его, пока владелец был жив? Да просто в голову не пришло.) Что с ним делать? Зарыть вместе с Моррисом? Я спросил мнения Чарли, и братец ответил, что мнения на сей счет у него нет. В конце концов я решил оставить дневник при себе, потому как история Морриса интересна и неповторима. Лучше пусть ее узнают живые люди и восхитятся. В том, как жалкий, скрюченный труп Морриса лежит на дне могилы, не было ни капли достоинства. Грязное, пурпурное тело не вызывало ничего, кроме отвращения. Оно уже не было Моррисом, однако я произнес речь, как если бы взирал на него в прежнем виде:

— Прости, Моррис, я знаю, ты предпочел бы похороны попышнее. Что ж, ты показал всем мужской характер. Наверное, тебя это мало утешит, но мы с братом тебя уважаем.