Клисс чуть не споткнулся: стоило о ней подумать, как он ее увидел! Или вначале он заметил ее подсознательно, это дало толчок мысли, и лишь тогда сигнал проник на верхние этажи разума? Груша говорил, такое бывает.

Фарфоровая брюнеточка стояла совсем близко, вполоборота к нему. Вместо шубки на ней была серо-синяя куртка, отороченная мехом. А рядом, в такой же куртке, только темно-красной… Нет, не Тина Хэдис. Тонкая детская шея, каштановые волосы заплетены в косичку. Да это же Ивена Деберав, из-за которой на него с полгода назад свалилось столько неприятностей!

– Лейла, ну, пойдем отсюда, – позвала Ивена.

Лейла?!. Так вот оно что…

Значит, сообщница Лиргисо не умерла! Ее вовремя вытащили из холодильника в подвале, куда Саймон затолкал якобы мертвое тело, оказали помощь… Потом Лиргисо устроил ей перемещение в другое тело (возможно, это понадобилось, чтобы вылечить ее от последствий активации гипноблока), а потом она попала в руки к Тине Хэдис и Стиву Баталову, и те, вместо того чтобы сдать эту дрянь Космополу, оставили ее у себя. Или все тут хитрее и Лиргисо внедрил ее к своим врагам как шпионку? Ладно, спецы по допросам разберутся…

То и дело стреляя взглядом в сторону девчонок, Саймон протолкался к Маршалу, склонившемуся над лотком с какими-то заплесневелыми камушками, потянул его за рукав.

– Шеф, дельце есть. Пожалуйста, всего на пять минут! Ей-богу, послушаете меня – не пожалеете.

Выйдешь за порог громадного выстуженного зала с вереницами прилавков, а снаружи лежит снег, как в Ярахе в ту последнюю зиму… Ивена знала, что в подземном городе с искусственной атмосферой никакого снега нет и быть не может, но это внезапно возникшее представление было настолько сильным, что она почти забыла, где находится.

И еще – чувство вины. Папу забили насмерть электроплетью за неповиновение начальству, потому что у него болела поясница и он самовольно ушел с работы домой, вместо того чтобы разгребать снег во дворе учреждения. Мама после этого умерла от вирусной простуды, Ивену забрали в приют. Может, это все из-за нее? Если бы она была с ними поласковее, они бы меньше болели, тогда бы ничего не случилось. А бабушка живет сейчас на Незе, у сестры Поля Ольги, Ивена давно ее не видела. Вдруг бабушка тоже болеет? До чего же Ивена виновата перед ними, и еще перед Полем, перед Тиной… Та, наверное, уже вернулась на яхту, нашла записку и теперь беспокоится.

– Лейла, пойдем домой.

– Ага, пойдем, – голос Лейлы дрожал. Повернувшись, Ивена увидела, что она тоже плачет. – Знаешь, я съела на четыре конфеты больше, хотя сказала, что поровну… Но это ничего по сравнению со всем другим… – не только голос, она вся дрожала, слезы капали и расплывались на серо-синей куртке темными кляксами. – Я сделала столько ужасных вещей… Я никого не хотела обижать, но я же все это делала…

– А я иногда про тебя думала, что ты плохая, совсем как плохие девочки в манокарских фильмах… И гордилась тем, что я не такая, как ты, – созналась Ивена. – Прости меня.

– Я и есть плохая. Тина и Стив со мной добрые, а я совсем не заслуживаю…

Как будто в этом необъятном зале никого, кроме них, нет. Люди скользят мимо, разговаривают, занимаются своими делами, словно нечеткие движущиеся голограммы.

– Я не стою того, чтобы кто-то меня любил, – глотая слезы, добавила Лейла. – Без меня всем было бы лучше.

Ивена, сама почти раздавленная невесть откуда взявшейся болью, хотела сказать, что это не так, но тут из сонма голограмм выступил человек. Высокий старик в натянутой до бровей трикотажной шапочке, на жестком худом лице белесо мерцают светлые глаза. Почему-то Ивена сразу определила его как старика, хотя не таким уж он выглядел старым – просто немолодой мужчина. Мелькнула странная мысль: эта нестерпимая боль, сдавившая ей сердце, каким-то образом связана с ним, и если от него убежать, все будет в порядке.

– А ну-ка, балаболки, пошли со мной.

Его ворчливый негромкий голос таил в себе ужасающую силу: приказ, которому невозможно не подчиниться. Ивена оцепенела. Как будто она снова на Манокаре и перед ней – Старший, тот, кого надо слушаться, один из тех, кто убил папу и маму… И она никогда не простит ему их смерть, и слушаться не будет! А Лейла, обычно такая дерзкая и самоуверенная, упала на колени, молитвенно сложила руки и хрипло пробормотала:

– Прости меня за все, Господи!

Старик слегка растерялся, шагнул к ней и буркнул:

– Вставай, живо!

На мгновение все его внимание сосредоточилось на Лейле, и этого хватило, чтобы Ивена освободилась от наваждения. Поль учил ее распознавать внушение. У него эта способность была врожденной, но ради Ивены он определил алгоритм и настоял на том, чтобы Ивена все признаки заучила наизусть, как правила грамматики.

Сообразив, что происходит, она бросилась к подруге, вцепилась в ее куртку и встряхнула:

– Лейла, очнись! Он нас гипнотизирует! Не поддавайся ему!

Ее отчаянный вопль заставил старика поморщиться, зато голограммы вокруг снова превратились в живых людей.

– И никуда мы с чужими не пойдем! – крикнула Ивена. – Мы несовершеннолетние, и, если вы хотите куда-то нас заманить, мы полицию позовем!

Лейла опомнилась, поднялась с колен. До чего злым было ее бледное заплаканное лицо!

Стоявший в стороне пустой кособокий прилавок со скрежетом поехал по выложенному каменной плиткой полу и толкнул старика – тот отступил, чтобы сохранить равновесие, но не упал.

– Получил, старый ублюдок? – спросила Лейла. – Сейчас еще получишь!

Несмотря на ее угрозу, больше ничего не случилось. Вокруг образовалось живое кольцо. Ивена чувствовала, что люди, которые их окружили, заодно со стариком. Она схватила Лейлу за руку:

– Бежим!

Бежать некуда. Вон та лестница с металлическими поручнями ведет на нижний транспортный ярус, где ходят пневмопоезда, – станция находится под самым рынком, из-за этого здесь и пол временами дрожит, но от лестницы их уже отрезали.

Все происходило совсем как в тех идиотских байках, прославляющих Маршала, от которых Саймон готов был на стенку лезть.

Ивена что-то выкрикнула насчет гипноза, потом две маленькие твари попытались использовать против Маршала телекинез, а потом опять сникли. Так и стояли в обнимку, словно хотели защитить друг друга от приближающихся оперативников «Конторы». Саймон ухмыльнулся: вот оно, торжество справедливости, но мысль о том, что для фильма такой финал не годится, испортила ему удовольствие от реванша. Он ведь не собирается делать из Маршала героя! Ему нужно грязное бельишко великого вождя или какое-нибудь шоковое откровение – короче, эксцесс.

Что ж, эксцесс не заставил себя ждать. По рыночному залу как будто пронесся ураган, сбитый с ног Саймон, не успев понять, что это такое, проехался юзом по полу. Грохот, крики. Он забрался под ближайший прилавок – так бы и сидеть не высовываясь, но для того, чтобы снять фильм, надо держать глаза открытыми. Саймон с опаской выглянул из своего убежища и увидел Тину Хэдис. На ней была та же одежда, что и в прошлый раз, – черная чешуйчатая куртка, потертые джинсы. Светлые волосы растрепались, в глазах стальной блеск.