– Вот же б…дь!

– Весьма меткое выражение! – зло усмехнулся Генрих, бессильный унять не на шутку разгулявшиеся чувства. – Причем Федору даже более подходит, чем Ларисе. Ну, если, разумеется, знать этимологию. Ты ведь знаешь?

– Обманщик, – кивнула Наталья, сразу же, по видимости, взяв себя в руки. – Вор, еретик…

– Ну, где-то так, – согласился Генрих и посмотрел в окно, там вовсю разгорался рассвет. – А еще через пару месяцев – и уже на каторге – пришел ко мне совсем другой человек. На этот раз мой друг пошел куда дальше моральной поддержки.

– Здравствуйте, Генрих! Вася просил кланяться!

– Он организовал мне побег. Очень оперативно, следует заметить. Буквально на ходу. Но подготовились не абы как. План был продуманный. Организация на «ять». И то сказать, человек этот – и сам в прошлом боевой офицер – знал, на что идет. На такое, учти, и за деньги мало кто подпишется. Побег с каторги для государственного преступника… Полагаю, ты это можешь оценить. Однако он, этот бывший офицер, решился, взялся за дело и не подвел. Побег удался, хотя и вышел кровавым, хуже некуда. Все, что могло пойти не так, так и пошло. Если бы не наша отчаянная решительность – а отступать нам обоим, ему и мне, было некуда – никогда бы не прорвались. Однако ушли. Добрались до китайской границы, и «ауфидерзейн, любимая родина» – стал я в тридцать лет не маршалом, как мечталось, не Евгением Савойским, если понимаешь, о чем речь, а изгнанником, и дорога мне была или спиться, или в наемники. Решил, что кондотьером быть лучше, чем алкоголиком, да и жалеть уже было не о чем после всего, что случилось и… и не случилось. Вот, собственно, и все.

– Но…

– Я помню, – Генрих обещал «внести ясность» и слово сдержит. Внесет. Не полную, допустим, ясность, поскольку есть предел любой откровенности, но кое-что все-таки сказать следовало.

– Через несколько лет, – он рассказывал и сам дивился тому, что все это произошло на самом деле и случилось именно с ним, а не с героем какого-нибудь романа, – я уже в Швейцарии обосновался и фамилию себе выдумал пристойную… В общем, мой друг, тот самый инкогнито… Он как раз путешествовал по Европе, и мы встретились в Люцерне. Не случайно, как ты понимаешь, и весьма конспиративно. С оглядкой, как говорится. Однако главное – встреча. Столько лет не виделись, наговориться, представь, не могли, а времени – в обрез…

Слезы текли по ее щекам, не переставая. Она хлюпала носом, кривила губы. Невыплаканные слезы, не разразившиеся рыдания лежали на ее сердце тяжелым грузом. Много лет. Полжизни…

– Н-да… – Генрих отогнал воспоминание и вернулся к действительности. – И вот тогда я узнал вторую версию событий, не страшную, а мерзкую.

– О том, что царствование непопулярно, государь знал, – Генрих продолжил с того места, где остановился, когда гасил в пепельнице окурок. Во рту было горько от табака, водки и желчи, накопившейся за эти длинные годы. – И о том, что болтают всякое, был осведомлен. Полагал, однако, все это неопасным, а репрессии – излишними. До определенного момента. Пока не узнал обо мне что-то такое, что вывело его из себя самым решительным образом. Что это такое, никто не знал, не знал и мой преданный друг, но одно было очевидно. Я умудрился наступить императору на самую больную мозоль. Все остальное являлось по сути игрой. Дмитрий, мать его, решил напугать меня до смерти, и, следует признать, это единственное, в чем он преуспел. Ошибся, сукин сын, в другом. Он-то, мелкий пакостник, предполагал устроить фарс с переодеваниями, в лучших традиция восемнадцатого века, а вышло по-другому. Ему поверили, вот в чем проблема.

– Постой, постой! – вскрикнула Наталья, ухватившая, видно, суть, но не поверившая своему собственному пониманию. – Что значит фарс?!

– Да, – кивнул Генрих, ощущая, как уходит гнев и его место занимает холодная пустота, – в это трудно поверить. Однако посмотри на факты, как они есть. Дело существовало на самом деле, ты ведь знаешь, сама видела. Но князь Степняк-Казареев… Ты когда-нибудь слышала о великом злодее с таким именем? Ты вообще слышала когда-нибудь о Генрихе Казарееве? Суд был фикцией, разжаловали перед полком, где я уже не служил, да и не по-настоящему, а понарошку, как теперь выясняется. Прокурор-то давеча не солгал, мое личное дело находится там, где и должно находиться, и я, представь, если следовать логике вещей, все еще генерал-майор, пусть и в отставке. Я тебе, Наташа, больше скажу. Ты меня спросила, кому принадлежит теперь Казареевское подворье… Выясняется, что оно по-прежнему мое. Это мне Иван на совещании шепнул. Поскольку князя Степняка-Казареева не судили, то и передать мое имущество кому-либо из наследников второй очереди при живом владельце никто потом не смог. Предполагалось, как я понимаю, вытащить меня через сколько-то времени с каторги, показав, кто в доме хозяин, позволить выйти в отставку и уехать в имение. Любое из полутора десятков. Или на воды, но главное – с глаз долой. Однако Дмитрий не рассчитал, что дела могут пойти совсем по другому сценарию. Сначала Лариса объявила о разводе, чего никто, кажется, не ожидал, а потом я бежал с каторги, перебив по дороге уйму ни в чем не повинного народа. Офицеров этих, присно помянутых, жандармов при исполнении… Бежал и не оставил его величеству ни малейшего шанса дать отбой. Вот теперь, действительно, все. Что скажешь?

– Ужас какой! – Наталья подошла к нему и сделала нечто такое, чего он от нее совершенно не ожидал: опустилась на пол рядом с ним, прижалась к ногам, положила голову на колени. – Бедный, бедный Генрих, – шептала она. – Мерзость-то какая! Шутник… Вша! – она подняла вдруг голову, остро взглянула Генриху в глаза. – Неужели ты не понимаешь, Генрих, ведь это квинтесенция монархии!

– А демократы наши лучше?

– Есть другие пути…

– Есть, – согласился Генрих, – но ты не обижайся, Тата, анархисты здесь ни при чем. Ни одна из ваших схем не жизнеспособна. И ты это знаешь, так что и спорить не о чем.

– А ты? – спросила, не отводя взгляд. – Ты можешь предложить что-нибудь лучше?

– Иди со мной, увидишь.

– С тобой…

– Со мной, Тата. Со мной, значит, вместе. Возможно, не слишком романтично, но зато надежно. Что скажешь?

– А куда я денусь? С поезда на полном ходу прыгать не стану. Так, наверное.

– И, слава богу! – Генрих поднял ее с пола, обнял, не считаясь с ростом. Поцеловал. И ему было глубоко наплевать, как это смотрится со стороны. Сам он окончанием разговора остался доволен. Это главное.

* * *

То, что Генрих не договаривает, рассказывая Натали историю своего кошмара, она поняла почти случайно. Уловила тень сомнения, промелькнувшую вo взгляде, нотку умолчания в одной из реплик, игру желваков, вдруг проступивших на скулах… Увидела, отметила, но не удивилась и не обиделась. Сама не была искренна до конца, – просто не могла и не умела – и от других не ожидала откровенности такого рода. Тем более, от Генриха, и уж конечно не при изложении этой дикой истории.

А история, и в самом деле, оказалась в своем роде выдающаяся. Ничего подобного Натали услышать не ожидала, даже представить себе не могла. И тем не менее услышала.