– «У черта»?

– Он. Ближе к полуночи… Сиди, слушай музыку, выпивай… я сам подойду. Только учти, место это козырное, так просто с улицы не попадешь. Тем более, сегодня. Зайди со двора. Скажешь, от Гута. Пристроят. Так я тебе все и принесу. Полторы тысячи… Можешь сейчас дать, если есть. Нет, приноси в кабак.

– Чего так дорого? – Натали открыла сумочку, достала деньги. Две ассигнации: пятьсот и тысяча.

– Стволы с завода, прямо из Тулы. И кокаин хорошего качества, от поставщика. Плюс за оперативность, минус за дружбу. Другому бы в две косых обошлось.

– Уговорил. А что с Вектором?

– Постараюсь узнать…

– Ты уж постарайся, пожалуйста!

– Да, я-то тут при чем! – пожал плечами Гут. – Иди, Нюта, найди черную кошку в темной комнате.

– Особенно, если ее там нет…

– Ну, – поднял брови Гут, – а я о чем?!

* * *

Могло показаться, что найти кого-нибудь вроде Зосимы – дело простое. Незатейливое, как говорят в Ростове. На самом же деле, все обстояло ровным счетом наоборот. Не будь у Натали нужных знакомств, авторитета и наводки – в данном случае из самых что ни на есть темных недр всенародно презираемой Охранки – иди, девушка, найди этого старого каторжанина, который то ли заслуженный ветеран революционного движения, то ли совсем наоборот – бандюга с большой дороги. Но и найти – полдела. К такому подойти – целая наука. Впрочем, на счастье – или, напротив, на беду – анархисты своими смотрятся и в интеллигентских салонах, и на бандитских малинах. Так что за те шесть лет, что Натали состояла в организации – а вписалась она еще будучи гимназисткой – успела повидать и тех, и этих. И разговаривать на равных научилась с теми и другими. Поэтому и к дому Горшковой подошла спокойно. Не суетилась, не ежилась. Просто проверилась еще раз на подходе к Ручью – вроде бы и стряхнула топтунов Генриха, а все равно «доверяй, но проверяй», – прогулялась по близлежащим улочкам, как бы занятая своими делами, да и вышла вдруг к деревянному двухэтажному дому с мезонином. Дом у госпожи Горшковой – кто бы ни скрывался под этим именем – оказался опрятным, как и большинство зданий на Ручье, и приятным на вид. Выстроен ловко, хоть и давно, крашен темной охрой, отделен от улицы палисадником и зеленым штакетником с резной калиткой как раз напротив двери. А там, у самой двери, рядом с крылечком сидит в кресле старичок, тихий да мирный, если на первый взгляд, и дымит трубочкой-носогрейкой. Ни дать, ни взять – любимый типаж писателей-деревенщиков, того же Василия Ивановича Белова из Вологды или кого другого.

– Доброго вам дня, дедушка! – поздоровалась Натали, подходя к заборчику.

– И тебе всех благ, девушка! – голос у старика оказался сиплый и слабый, с присвистом. – Только какой же это день, милая, когда вечереет уже!

– Ваша правда, – кивнула Натали. – Вы Зосима?

– Я-то я, а ты кто будешь?

– Анюта.

– Из курвей, что ли?

– Не, – лениво, с растяжкой ухмыльнулась Натали, – из татей.

– О, как! – качнул головой старик. – Гостинцев принесла?

– А то!

– Тогда, заходи!

* * *

– Извините, командир, но чудес на свете не бывает! – Людвиг не дерзил, «резал правду матку».

– Что совсем? – Генриху эта правда была ни к чему. Он и сам с усам, вот только легче от этого не становится.

– Она же Черт, командир! Ее Охранка четыре года взять не может. Уходит, и все тут!

– Но в Петрограде-то ты ее вел, как миленькую.

– Так она тогда в расстроенных чувствах пребывала и возможностей наших еще не знала. Теперь не то. Ученая. Рубит хвосты и уходит.

– Твою мать!

– Это фигура речи, или вы действительно имеете в виду мою матушку?

– Людвиг, ну, какого хрена ты заедаешься? Не видишь, человек на нервах!

– А хотите, командир, я вам настроение подниму? – Людвиг не зубоскалил, не дразнил. Оставался серьезен, дальше некуда.

– Валяй! – разрешил Генрих.

– Вам немерено повезло, командир!

– Мне? – возмутился Генрих, знавший, как ему на самом деле «повезло» и чего ему это стоило. – Повезло?!

– Вас такая женщина любит, а вы, извините за мой русский, дурью маетесь!

«Ах, вот ты о чем!»

– Понимаешь, Людвиг, – Генрих вздохнул мысленно, но мгновение слабости уже миновало, – я не настолько старый, чтобы поверить в такую хрень, как любовь, но дело не в этом. Любит, не любит… Мне не нравится нынешняя ее активность. Причем сразу по нескольким совершенно не связанным между собой причинам.

– И какие первые две? – полюбопытствовал майор.

– Я не знаю, что она задумала, и это меня беспокоит. Наташа слишком опасный хищник, чтобы оставлять ее без присмотра.

– Интуиция вещь, конечно, ненадежная…

– Без предисловий!

– Полагаю, что опасаться вам нечего, командир. Пусть другие боятся!

– Звучит соблазнительно… Но ты учти, Людвиг, за ней еще один выстрел остался.

– Так и за вами тоже! Целых два!

– Я за нее беспокоюсь, – признал Генрих. – А что если влезет во что-нибудь эдакое? Тебе рассказать, сколько найдется желающих ей шею свернуть?

– Мне не надо, – поморщился Людвиг. – Это я и сам могу, и список у меня, командир, подлиннее вашего будет. Однако… Можно я по-немецки? – когда Людвиг нервничал, а случалось это крайне редко, он переходил на родной язык.

– Валяй.

– Это часть соглашения.

– Какого еще соглашения? – нахмурился Генрих.

– Брачного, я полагаю, – пожал плечами Людвиг. – Она от вас никуда не уйдет, командир, но вы должны принимать ее такой, какая она есть. Она же вас принимает!

– Она меня, черт знает, в чем подозревает, – Генрих знал правила: никогда не приближать к себе тех, кто на тебя не работает. Да, и тех держать на коротком поводке. Но одно дело знать, и совсем другое – все эти богопротивные правила соблюдать. Не машина, чай, не пражский глиняный болван! Однако, впустив Наталью в свое собственное жизненное пространство, пенять на ее осведомленность было поздно. Умная женщина. Можно сказать, талантливая. Должна заметить нестыковки и наверняка заметила.

– Она меня, черт знает, в чем подозревает! – буркнул просто так, чтобы дать волю чувствам.

– Так не без повода же! – И ответ ожидаемый, Людвиг тоже не простак. Знает жизнь.

– То-то и оно… Ладно! Спасибо, Людвиг – дал выпустить пар. Иван где?

– В палаццо… К нему жена с сыном приехали.

– В палаце, – поправил Генрих.

– Не понял! – нахмурился Людвиг.

– Здесь говорят не палаццо, а палац.