– Меня от этой картины всегда озноб пробирает, – говорит он едва слышно. – А ты почему опять здесь? Уже закончил свои дела?

– Ошибся дорогой, – отвечаю я.

Заглядываю в зал справа от меня, но сразу же обнаруживаю, что и это не тот, что мне нужен.

Тот, который я ищу, – маленький зал XIX. Я наконец попадаю в него с третьей попытки. Лео входит следом за мной, ему хватает ума удержаться от комментариев.

– Вот они, – шепчу я.

Я знал, что должен был прийти сюда. Вот что такое та интуиция, которую мне не удалось почувствовать, когда Ева упомянула о Флоренции. Сейчас части пазла сложились мгновенно. Ее необычная грация, линии ее тела, отблески ее мерцающих красок, Флоренция, Милан.

Со стен на меня смотрят нежные, самые красивые лица женщин итальянской живописи. Самые красивые после рисунков Леонардо, естественно. В этом зале собраны работы его наиболее близких и талантливых последователей: Бергоньоне, Бернардино Луини, Джампьетрино… От их «Мадонн», от их «Магдалин» веет духом «Мадонны в скалах» Леонардо и исходит завораживающий свет ломбардийских равнин. Его «Мадонна» – это высшее проявление благодарности мужчины, который смог так глубоко постичь женскую сущность и увидеть прелесть не только ее тела, но и души, как ни один мужчина после него.

Я замираю перед «Мадонной с младенцем» Джампьетрино и словно в первый раз вижу это ее загадочное выражение глаз, эту волшебную улыбку, нежность в положении рук, в наклоне головы.

– Это она, – говорю я.

– Твоя модель? – спрашивает Лео.

– Мой эталон женщины.

И внезапно, так же как я спешил сюда, я тороплюсь обратно.

– Идем, – тяну я за руку Лео, – мне надо работать.

– Ты совсем сдурел? Мы наконец-то добрались сюда… Я, между прочим, не был здесь целую вечность. И именно сейчас, когда я готов смотреть эти картины…

– Разве они не плоски и не лишены дыхания? – язвлю я.

– Уж лучше проводить вечер с картинами здесь, чем в мастерской в компании с тобой и снизошедшей на тебя Музой. И потом… – он взглядывает на «Патек Филипп», подарок своего отца, – мне еще надо выкроить часок на аперитив с Дорой, мы встречаемся тут неподалеку, в «Ямайке».

– Самое эффективное лекарство от разбитого сердца, – говорю я, впрочем, не очень-то в этом уверенный.

– Мог бы выразиться грубее, – одаривает он меня широкой улыбкой. – Так что, не жди меня. Сегодня я оторвусь по полной.

Казалось бы, я должен радоваться, что после удара, полученного от Аделы, он способен так быстро оправиться и вернуться к обычной жизни: послеобеденное безделье, алкоголь в удовольствие, ночь дикого секса с какой-нибудь подвернувшейся подружкой. А я, наоборот, испытываю странную тоску. И не понимаю, то ли это из-за Лео, вернувшегося в эту жизнь, то ли из-за себя, столь далекого от нее. Хотя раз уж мне нет никакого смысла впадать в хандру из-за человека, который доволен своей жизнью, то, стало быть, верна вторая гипотеза. Но от чего конкретно самоустранился я? И почему?

Спускаясь в метро на улице Ланца, гоню прочь из головы эту бессмыслицу и стараюсь сосредоточиться на озарении, сошедшем на меня, когда я рассматривал «Мадонну» Джампьетрино. Половину прелести этой картины составляет нечто, чего нельзя потрогать. Ощущение неуловимого смысла. И я спешу перенести это невещественное в более чем вещественное – в кусок аканы. Я хочу воплотить в материале эту ускользающую химеру вечной женственности. Я хочу вырезать ее, высечь, насытить ею плоть и кровь дерева. И таким образом, наконец, овладеть ею.

Войдя в мастерскую, я сразу же через стеклянную дверь в сад вижу Еву. Она меня не замечает, потому что сидит на корточках спиной к двери и занимается чем-то, что перед ней, на земле. Я вижу, как двигаются ее руки и плечи под красной обтягивающей майкой. На ней очень короткие шорты, открывающие незагорелые после зимы ноги.

Не шелохнувшись, я наблюдаю за тем, как она передвигает стоящий перед ней предмет, понимаю, что это большой цветочный горшок, и фокусирую свое внимание на ягодицах Евы, которые почти полностью бесстыдно выглядывают из коротко обрезанных штанишек, на напряженных мышцах ее бедер, на ее голых ступнях. Не меняй позиции, мысленно командую я, но она уже поднимается.

Тут меня замечает Да Винчи и начинает радостно мячиком скакать по клетке, требуя скорее выпустить его на свободу и поиграть с ним. Я прижимаю палец к губам, подавая ему знак сидеть тихо. Он останавливается и, склонив голову набок, смотрит на меня, будто старается понять, что я от него хочу.

– Не шуми, друг, – говорю ему еле слышно и открываю дверцу клетки. – Мы с тобой поиграем чуть позже, сейчас будут играть взрослые.

Зверек пулей вылетает из клетки и уносится в поисках приключений под стеллаж.

Я бросаю взгляд сквозь стекло: увлеченная своим занятием Ева никак не реагирует на его негромкий топот.

Я осматриваю комнату в поисках поводка Да Винчи. Он валяется рядом с клеткой. Я поднимаю его и выхожу в сад.

Я хочу воплотить в материале эту ускользающую химеру вечной женственности. Я хочу вырезать ее, высечь, насытить ею плоть и кровь дерева. И таким образом, наконец, овладеть ею.

Ева, переставив горшок к толстому стволу конского каштана, отряхивает с рук остатки земли. Я тихо подхожу сзади, одной рукой захватываю обе ее руки и прижимаю ее к себе, а другой зажимаю ей рот. Она сначала замирает и что-то возмущенно мычит, потом пытается вырваться. Пресекая ее попытки, я еще крепче прижимаю ее к себе.

– Это, моя дорогая, нарушение неприкосновенности жилища, – шепчу я ей в ухо.

Чувствую, как она мгновенно расслабляется.

– Да-да, это я, – продолжаю я, погружая лицо в ее мягкие кудри. – Но это не самая лучшая новость для тебя… Теперь слушай меня внимательно: я освобожу твой рот, но ты не произнесешь ни слова. Отвечать только кивком головы. Тебе понятно?

Она колеблется, затем кивает. Я медленно убираю руку. Ослабляю объятье и отпускаю ее. Она собирается повернуться.

– Не поворачиваться! – резко командую я.

Она вздрагивает от суровости моего тона и замирает.

– Сегодня не среда, тебе это известно? – спрашиваю я шепотом.

Она кивает.

– И, несмотря на то что сегодня не среда, ты явилась в логово волка… Это твое спонтанное желание?

– Да, – отвечает она чуть слышно.

– Стоп! Ты должна держать рот на замке! – одергиваю ее я. – Мне жаль, но ты должна быть наказана…

– Ты шути…

Она не успевает договорить, поскольку я снова решительно зажимаю ей рот рукой.

– Вот уж нет, – говорю я, качая головой. – Нужно научить тебя слушаться.

Я втыкаюсь носом в ложбинку между ее шеей и плечом, вдыхаю ее запах, а затем целую взасос. Она вздрагивает. Попробуй объяснить это своему жениху сегодня вечером, думаю я и легонько подталкиваю ее к дереву.