После той вечерней поездки в среду по Милану все изменилось. Сегодня только пятница, а я не знаю, как мне пережить время до следующей встречи с Евой.

Я не стратег. Если я хочу женщину, я ей об этом говорю прямо. И я не тот, кто может спокойно потерпеть три дня без этого. Но она сказала: мы увидимся в следующую среду, и исчезла. А я, может, впервые в своей жизни не могу решить, что мне делать.

А теперь я даже не знаю, появится ли она здесь в среду. Может быть, она решила, что зашла слишком далеко, а на Да Винчи ей наплевать. Она уже поняла, что я никогда не выброшу его на улицу. Хотя бы по той причине, что Лео в жутком состоянии. Как говорится, такова судьба: бочка полна вина, а жена – пьяница. Или, точнее, муж.

И я сижу здесь, не в состоянии делать что-либо, кроме как вести бесполезный разговор с самим собой. Или с куском дерева.

К черту! Я сметаю инструменты на пол, пинаю верстак и выбегаю из мастерской.

Я смотрю на ее рассыпавшиеся по голубой майке локоны, и они мне кажутся длиннее, чем когда я видел ее в последний раз. Со спины она напоминает мне ангела Рафаэля.

Мне везет, она одна. Взобравшись на лесенку за прилавком спиной к двери, она старается пристроить какую-то коробку на самую высокую полку. Стоя на цыпочках на последней из трех ступенек, она с трудом сохраняет равновесие. Я смотрю на ее рассыпавшиеся по голубой майке локоны, и они мне кажутся длиннее, чем когда я видел ее в последний раз. Со спины она напоминает мне ангела Рафаэля.

Ангел Рафаэля с прелестной попкой.

– Руки вверх, это ограбление! – рычу я.

Она вздрагивает, и коробка, которую она держала, выскальзывает из ее рук, открываясь в полете. Дождь разноцветных пуговиц из открывшейся коробки осыпает ее, когда она, теряя равновесие, с криком валится спиной назад. Прямиком в мои руки.

– Луис, ну ты и!.. – восклицает она прежде, чем оглядывается, явно узнав меня по касанию, запаху, ощущению моей кожи. – Совсем с ума сошел!

– Нет. Я решил прийти сюда, чтобы украсть самый драгоценный товар из этого магазина. – Я крепко прижимаю ее спину к моей груди и ловлю рукой ее запястья: – Пошли отсюда.

– Уйти из магазина в половине второго? Ты что, поддал, что ли?

Я чувствую, как сильно забилось ее сердце.

– Ах так?! Ты намерена бунтовать? – шепчу я ей в ухо.

– Конечно, намерена! – отвечает она возмущенно. – Ты сумасшедший! В любую минуту может прийти…

– Молчать! – командую я, сжимая ее запястья так, что она вскрикивает, и языком трогаю самое чувствительное местечко у нее за ухом. – Знаешь, что я делаю с барышнями, которые бунтуют?

Она задерживает дыхание. Ответом мне служит дрожь, пробегающая по ее телу.

– Я срываю с них всю одежду и голышом ставлю на четвереньки прямо на пуговицы и шлепаю по попке.

Я еще крепче прижимаюсь к ней, давая ей почувствовать мою нарастающую эрекцию.

– А когда кожа на попе краснеет от моих шлепков, а барышня постанывает от боли, я начинаю ее ласкать… – Перехватив ее запястья одной рукой, другой я расстегиваю «молнию» на ее джинсах и забираюсь к ней в трусики. Чувствую, как от моего прикосновения она становится влажной. Будь на ней вместо этих проклятых джинсов юбка, я задрал бы ее вверх и взял бы Еву прямо перед витриной, на виду всей улицы. И если кому-то захотелось бы войти и присоединиться к нам, добро пожаловать.

– Ну так что, ты идешь со мной?

– Луис, я не могу…

Она откидывается назад, и мои руки узнают все, что мне хочется узнать: она желает меня не меньше, чем я ее. То есть отчаянно.

– Все, уходим. И берегись, я даже представить себе не могу, что я сделаю с тобой, как только мы придем домой. А если по пути окажется открытый подъезд, я тебя трахну в первом же попавшемся.

У меня это было бы не впервые. Меня всегда одолевала охота трахаться в подъезде.

Я отпускаю ее, беру за руку и поворачиваюсь, чтобы увести из магазина. Но успеваю сделать всего один шаг к двери, как входит покупатель. Или, по крайней мере, я думаю, что это покупатель. Впрочем, я тут же узнаю его. Это ее жених.

– Ева! – Он в изумлении останавливается на пороге.

– Альберто!

Я чувствую, как ее рука цепенеет в моей руке.

Пуговицы. Лестница.

– Тебе нужен врач, – говорю я быстро. – Вы не врач?

– Что?!

Кажется, у него плоховато с реакцией, у этого Альберто.

– Она упала с лестницы и стонала от боли, когда я вошел в магазин, – объясняю я. – Наверное, что-то с лодыжкой.

– Это правда. – Проявляя недюжинный артистический талант, Ева тянет руку к лодыжке. – Ничего страшного, слегка оступилась. Врач мне не нужен.

– Тебе больно? – спрашивает Альберто.

Какое счастье, что он не пожарный, думаю я, такой способен стоять с выключенным гидрантом в руке, спрашивая, на самом ли деле дом горит.

– Нет-нет, уже почти не болит. – Она тычет меня локтем в живот и шипит: – Ты не мог бы меня отпустить?

Она откидывается назад, и мои руки узнают все, что мне хочется узнать: она желает меня не меньше, чем я ее. То есть отчаянно.

Она права. В конце концов, кто-то из нас троих должен двигаться, а то мы похожи на живые рождественские фигурки, застывшие в дурацких позах у выхода из магазина. Я бережно выпускаю ее руку из своей.

– Осторожнее наступай на ногу, – напоминаю я ей, другой рукой незаметно подтягиваю «молнию» ее джинсов. – Внимательнее с лодыжкой.

В эту минуту размораживается и Альберто: он отрывает руку от дверной ручки, захлопывает дверь и идет к нам.

– А вы кто такой, простите? – интересуется он, пока Ева с гримаской боли массирует лодыжку правой ноги.

– Это Луис, – опережает она меня, прежде чем я успеваю открыть рот, и бросает на меня предупреждающий взгляд. – Я тебе о нем рассказывала, помнишь? Он… он друг Мануэлы.

Впервые мне кажется, что она испытывает неловкость. У нее напряженный и неестественный голос, даже когда она обращается к Альберто, словно она играет роль. Роль самой себя.

Напрягая память, Альберто хмурит брови:

– Ты мне о нем рассказывала? Не припоминаю. Во всяком случае, очень приятно, – говорит он, протягивая мне руку. – Я Альберто, жених Евы.

Мне кажется, он несколько педалирует слово жених, а может, мне только так кажется. Его пожатие твердое, мужественное.

– Очень приятно, Луис.

Я внимательно разглядываю его, и теперь, когда он в шаге от меня, я вижу, что он довольно привлекателен и хорошо сложен, брюнет, коротко стрижен, в дорогом костюме. Но в лице я не могу уловить ни одной черты, которая делала бы его особенным, придавала бы ему индивидуальности. Встреть я его тысячу раз в толпе, тысячу раз не узнал бы.