– Ну так что? Почему ты молчишь?

– Я же уже сказал! Я…

– Не врать мне! – вдруг крикнул на него Лямзин, и мальчишка сжался, даже как будто став ниже ростом. – Твоя недоставленная пицца валялась на лужайке недалеко от черного входа. В то время как ты рассказал, что, испугавшись, выронил пиццу и бросился к входной двери! Почему ты соврал, Остап?

– Я не сразу пошел в дом, – с облегчением сказал парень, будто сбросил с души груз, – с перепугу побежал в другую сторону.

– А потом что было?

– Все, как я рассказал.

Лямзин вдруг засмеялся:

– Как же бывают наивны лжецы, дающие неверные показания. Посмотри-ка сюда.

И он выложил на стол несколько снимков.

– Вот это – снимок отпечатка подошвы. Видишь, какой четкий? Да еще и прилипшие комочки грязи.

– Ну, человек наступил в грязь, – неуверенно произнес Остап.

– Давайте уточним. Этот человек – ты. А еще – на отпечатке не просто грязь, а глина. И есть она в округе только на небольшом участке: пятачке около калитки, ведущей из сада в лес. Вероятно, туда ссыпали землю, когда рыли котлован под хозяйственные постройки. Значит, получается, ты принес пиццу, оставил велосипед у входа, а после этого пошел обходить территорию участка по периметру, чтобы попасть в дом через черный ход. Но и это еще не все! Есть свидетели, которые видели, что именно ты крутился и раньше около дома и садовой калитки. Как ты это объяснишь?

Остап долго сопел и молчал, но потом, решив, что выхода у него нет, заговорил:

– Да, я следил за Максом и Лидией. У меня не было другого объяснения исчезновению денег, как то, что украли их эти двое. Аманде я верил, она хотя и пытается хитрить, но всегда видно, если врет.

Аманда зло зыркнула на Остапа, но ничего не сказала.

– Да, – продолжал парень, – следил. И очень скоро пришел к выводу, что деньги где-то в доме. Так мне казалось. Во-первых, потому, что я видел Лидию выходящей из банка. Тогда я вошел в здание, и мне повезло. Я прекрасно понимал, что никто мне не даст информацию о счете другого человека, но я мог найти бумаги, которые она заполняла. И нашел. Скомканный листок, где была записана крупная сумма. Конечно, это могло быть ошибкой, но я предпочел поверить интуиции – писала Лидия. Наверное, записала сумму, собираясь снять все деньги без остатка, потому что я позже видел ее еще у одного банка. А потом она купила новый кожаный чемодан, очень дорогой, и два кейса. Я сделал вывод, что кейсы нужны для денег, а чемодан – чтобы сбежать. А вы бы что подумали на моем месте?

– Для нас важнее знать, что сделал дальше ты, – сказал Лямзин. – Продолжай.

Остап вздохнул и, съежившись еще больше, уныло произнес:

– В тот вечер, в субботу, я сразу понял, как мне нужно поступить. Едва увидев заказ – адрес на бланке, я выхватил его у напарника и умолил отдать мне. Я думал, что, попав легально в дом, смогу осмотреться и решить, где искать деньги. Я всегда полагаюсь на интуицию, и мне обычно везет. Что буду делать дальше, я не подумал, решил – определюсь на месте. Главное я знал: в доме всегда много людей и часто открыта дверь.

– То есть вы собирались тайком, как вор, проникнуть в дом и пошарить в нем? – вспылил молчавший до этого Филипп. – Вы не думали, что это противозаконно?

Остап, ранее смущавшийся и красневший как девчонка, неожиданно проявил ледяное спокойствие.

– Я думал о том, что скоро останусь сиротой. И считал, что забираю свое.

– Робин Гуд, твою мать, – пробормотал Филипп, – извините, Эдуард Петрович, не удержался.

– И что было потом? – спросил Лямзин.

– Дверь черного хода оказалась открытой. Я толкнул ее, вошел и поставил стопку коробок с пиццей на подоконник. Было тихо, только где-то наверху раздались чьи-то шаги. Я быстро поднялся наверх и пошел по коридору. За одной из дверей слышались голоса, разговаривали мужчина и женщина. Слов я разобрать не смог, они говорили тихо, и толстая дубовая дверь гасила звук. И вдруг от одной из дверей показался свет. Я в первое мгновение подумал, что кто-то идет, но тут же увидел, что дверь остается закрытой. Однако свет – пламя свечи – проникал через нее, становился ярче, и пока я соображал, как это может быть, появилась рука, а вслед за ней – мужчина в черном фраке. На голове его была цилиндрическая черная шляпа, и он шел прямо ко мне. Я испугался и что есть духу бросился бежать…

– Никогда ничего глупее не слышала, – передернула плечами Валерия. – У вас богатая фантазия, вам бы романы писать.

– …У выхода, уже почти закрыв за собой дверь, я вспомнил, что оставил пиццу на подоконнике, вернулся, и мне показалось, что я снова увидел свет свечи…

– Это был Барон Суббота! – свистящим шепотом сказала Аманда, испуганно озираясь по сторонам. – Он приходил за Лидией, и теперь мы все умрем!

– Опять вы истерите, Аманда, – брезгливо оборвала ее Валерия, – прекратите немедленно.

Валерия встала и подошла к окну. Рука ее, державшая незажженную сигарету, слегка дрожала. Филипп вскочил, предложил ей прикурить, и она поблагодарила его кивком.

Аманда сидела, глядя на нее с нескрываемой злостью, как вдруг тоже вскочила.

– А знаете, я давно хотела сказать, и сейчас это сделаю. Вы бездушная, Валерия. У вас нельзя отнять душу, потому что у вас ее нет! В лесу, под дождем, мне казалось, что я ненавижу конкретно вас. Так ненавижу, что готова убить! И дело было даже не в ваших изощренных издевках. Нет, конечно, они причиняли мне боль, но главным моим открытием было, что я ненавижу вас, потому что вы похожи на мою мать. Не внешне – она была блондинкой, вы же жгучая брюнетка. Но она была так же высокомерна и холодна, она так же не умела любить и презирала всех, кто отличался от нее. А еще ей нельзя было перечить, она не принимала ничьего мнения и не признавала ничьей воли, кроме своей.

Так вот, когда я поняла это, злость вдруг прошла. Потому что я знаю то, чего не знаете вы, – каков бывает конец: моя мать сломалась, когда узнала, что неизлечимо больна. Сначала она стала еще более невыносима. Ее сжигала мысль, что все, о чем она мечтала, чего хотела добиться в жизни, так никогда и не произойдет. Это ужасное чувство – понимать, что ты прожил жизнь зря и больше ничего никогда не случится. И тогда она постаралась урвать напоследок от жизни всего – любви, внимания, веселья. Она стала пить, и это на какое-то мгновение приносило ей облегчение, но когда она трезвела, то мстила всем, оказавшимся рядом, за то, какой она была в алкогольном угаре. Ей было стыдно. Но оплеухи за это получала я.

Хорошо, что у вас нет детей, Валерия. Вы не заставите их страдать.

Слезы покатились по ее щекам… и, когда коснулись губ, она машинально слизнула их. И тут же поморщилась, вспомнив вкус крови с разбитых матерью губ.

– Я могу выйти? – Валерия затушила окурок и посмотрела в упор на Лямзина.