Аукатым поглядел на тень и сказал жене:

— Будет гость. Всадник едет издалека, у него устал конь, и он будет ночевать. Разведи костер!

Жена бросила дойку и разложила костер. Аукатым принес из юрты мешочек с рисом, ножку баранины, кусок курдючного сала и начал готовить плов.

Он стоял на коленях, перед ним лежала деревянная доска. Широким острым ножом изрубил сало на маленькие кубики и бросил в прокаленный казан. Сало зашипело, Аукатым оставил его топиться и кипеть, сам принялся рубить баранину и лук.

Подъехал Тансык. Он был в городской одежде и курил трубку.

— Добрый вечер! — сказал он. — Здорова ли твоя семья?

— Здорова, — ответил Аукатым.

— Здоровы ли твои табуны?

— Здоровы.

— Здоров ли твой лучший конь Зымрык?

— Здоров. Иди в юрту!

Всадник соскочил на землю, повод накинул на луку седла и вместе с хозяином вошел в юрту.

Хозяйка развернула для гостя новую кошму, а хозяин подал домбру. Гость отдыхал в полутемной юрте, наигрывал и тихонько напевал. Через выход он видел костер, около него — Аукатыма, кобылиц, жеребят. Видел, как свертывалась заря, темнело небо и выбегали на него белые звезды. Сын Аукатыма заседлал коня и уехал в степь. Подоили кобылиц, приготовили плов, в юрте зажгли лампу. Аукатым притащил казан с пловом и сабу кумыса.

Приехал сын, с ним на нескольких лошадях гости; они заполнили всю юрту. Хозяин угостил всех пловом, потом налил круговой ковш кумысом.

— Тансык, расскажи про дорогу, — попросил он. — Я слышал от Длинного уха, что ты стал машинистом.

Тансык закурил трубку, развалился на кошме и начал рассказывать, как взрывают горы, строят мосты, в камень загоняют машинами железные палки — буры. Про бригадира Борискина, про Урбана, про орошение песков. У него были богатые новости.

Гости удивлялись, вскрикивали, хлопали руками.

Хозяин открыл юрту. Всходило солнце. У юрты толпились кобылицы: они ждали, чтобы освободили им вымя.

Гости начали собираться домой. Тансык развернул подарки. Хозяину он отдал ситец, гостям — кому пачку папирос, кому банку консервов. Аукатым собирался на джейляу, но отложил отъезд: он хотел дослушать все, что знал Тансык.

Гости и слушатели приезжали постоянно. У юрт Аукатыма день и ночь стоял табун заседланных коней. В казане на костре, не переставая, шипел плов. Утомившись, Тансык выезжал в степь отдыхать. Аукатым седлал для него Зымрыка.

Тансык пробыл неделю и вернулся на работу. Пастух через несколько дней пригнал ему тридцать баранов: это слушатели посылали их Тансыку в подарок. Тансык на поездку и подарки израсходовал тридцать рублей, баранов же продал за двести пятьдесят. Борискин по этому поводу много смеялся:

— Зачем тебе работать, езди по гостям — выгоднее. Возьми меня в аул. Если уж машинист выручил двести рублей с лишком, то я, бригадир, выручу все пятьсот.

Тансык немножко стыдился и оправдывался:

— У нас такой порядок — делать подарки.

По правому берегу речки Биже, на степном разливе, зачинался строительный городок — будущая станция Айна-Булак (зеркальная река). Ежедневно прибегали в вихрях песку десятки грузовых машин, выбрасывали палатки, юрты, инструменты, доски — все, что необходимо строительству. Запах бензина ветер смешивал с запахом полыни и уносил в степь.

Непрерывно уходили и приходили караваны верблюдов. У переправы через Биже они поднимали такой рев, какого, верно, степь не слыхала со времен великих переселений. Ход нагруженных верблюдов был тяжек и неуклюж, ход порожних напоминал кокетливую побежку танцовщиц.

С грохотом, лязгом, рычанием и вздохами приползали компрессоры и экскаваторы. Они, не приспособленные к рыхлым степным дорогам, работали изо всех сил. Потные и грязные люди вились около них, как мошка. Издали казалось, что люди только мешают этим железным слонам.

По самому берегу речки усаживались юрты, палатки. Дальше строились бараки, склады, контора, кооператив.

И днем и ночью кружился шум, гам. Ветер играл с ними, катил их в пустыню. В полукилометре от городка виднелся черный провал ущелья Огуз-Окюрген — «бык ревет». Оттуда бежала зеркальная Биже и летел вечный ветер, приносил холод Джунгарских высот.

Когда-то, а может, этого и совсем не было, придумал какой-нибудь вестник Длинного уха, но теперь рассказывают: шло стадо домой к своему хозяину. В степи дул буран. Бык-вожак повел стадо через ущелье. Он думал, что там, где две горы, промеж них должно быть тихо: там умолкает ветер и умирает буран. А это ущелье совсем другое — вечный ветер. Ну, пошло стадо, ветер погнал его, и застряло стадо в снегу. Вперед идти нельзя и назад нельзя, и начало стадо реветь. Ревело целый день. Собрался народ со всей степи, плакал, а что сделаешь? Стадо замерзло, вожак остался один и ревел еще целую ночь. Народ в аулах слушал и говорил: «Огуз-Окюрген» — бык ревет.

Ущелье Огуз-Окюрген начинается у холодного плоскогорья Дос, окруженного горами. Дос — это беспокойный котел, там зарождаются вихри, снежные метели, песчаные бураны. Для них один выход из горного обруча — Огуз-Окюрген, и потому в ущелье вечный ветер, тугой, холодный и шумный — неумолкающий рев быка.

Инженеры, бригадир и Тансык ехали по ущелью. Лошади беспокоились, подрагивали спинами и шеями — их пугали непривычные голоса ветра. Он, зажатый горами, бился в каждую щель, во всякий выступ, выл, насвистывал, позванивал. Как будто ущелье — гриф музыкального инструмента, а ветер — игрок.

Елкин показывал на бурые с прозеленью горы, на каменные выступы, на речку Биже, которая перебегала от одной стены к другой, и ворчал:

— Ну и местечко! На пяти километрах дьявол собрал все: скалы, реку, ветры — и поставил против нас. Поганое место.

Он не