и думал: «Как трудно быть инженером». Он заметил, что лицо Елкина подергивалось, нижняя губа изогнулась, как запятая, и в уголках губ пузырилась слюна.

— Я убрал один мост! — выкрикнул инженер. — Съезди за бригадиром!

Он познакомил с вычислениями Борискина.

— Явным образом мост не нужен, — согласился бригадир.

Елкин уехал в управление и в тот же день «своим мостом» угробил тоннель Дедова.

Был дан приказ наступать на ущелье. Двинулись компрессоры, бурильщики полезли на скалы, забегали хлопотливые подрывники. Вечерами заухали взрывы, полетели камни, задрожали горы. Появился экскаватор. Железной пастью он хватал каменные глыбы и сбрасывал в вагонетки. Шел он медленно-медленно, но за ним оставался чистый путь, готовый принять рельсы и шпалы.

Ущелье напоминало военный лагерь. Да и в самом деле, почему борьбу человека с природой не назвать войной? С ущельем Огуз-Окюрген велась настоящая война. Тут было все: разведки, которые выясняли крепость противника, разные планы борьбы, споры об этих планах. Даже летал аэроплан и фотографировал расположение противника.

Ночами бойцы вели жаркие разговоры. Обсуждался каждый шаг. Бригадир Борискин верхом носился по фронту, подбадривал, указывал, радовался удачам и злился при неудачах. Воспоминания у людей были точь-в-точь такие же, как на фронте.

— Вот на Чокпаре было жарко! Не чаяли справиться.

— Что там Чокпар! Здесь самое трудное место.

— Н-ну, ты на Чокпаре, знать, не был!

— Не был… Я с первого дня. На Чокпаре мы были новичками, оттого и казалось трудно, а по правде, Огуз-Окюрген куда труднее Чокпара.

— Сказал! Там один ветер курдай чего стоит…

Начнут перечислять качества курдая: сшибал с ног, разметал насыпь, засыпал бараки — сидели, не выходя дня по три, — топил в снегах машины.

— А здесь ветерок хуже?! Придет зима, он нам задаст! Чокпар кроваткой покажется.

Тансык со своим компрессором стоял при выходе из ущелья.

Он подавал воздух на разрушение небольших утесов, горных выступов, когда-то упавших каменных глыб. Жаркая работа была впереди.

Ущелье при выходе на равнину делало поворот, где стоял здоровенный утес — главная твердыня Огуз-Окюрген.

Тансыку предстояло разгромить этот утес, но утес вызвал разноголосицу среди строителей, и Тансык ждал, пока разные предположения и проекты сольются в одно русло.

* * *

В юрте Елкина инженеры, техники, бригадиры, машинисты, десятники, представители рабочкомов — производственное совещание.

На повестке — утес. Люди сидят, поджав ноги, полулежат. В юрте ни столов, ни стульев. Духота, табачный дым зеленым штопором ввинчивается в дыру на куполе юрты.

Елкин делает доклад:

— В Огуз-Окюрген нужно взорвать утес. Есть два способа — раздробить помаленьку, распылить небольшими взрывами. На это потребуется месяц-два. Я потом оглашу расчеты. Или же взорвать сразу: пробить под утес штольню, зарядить нужным количеством аммонала и… дать ток. Этот метод для нас нов. Могут быть всякие осложнения: вдруг породу не искрошит как следует, крупные глыбы придется бурить и рвать заново.

— Побольше аммонала! — Голос Борискина.

— Расшибет в пыль, а пыль нам не нужна, нам щебень нужен — делать насыпь. Я сторонник пусть медленного, но верного пути.

— Мышиная грызня!

— Наш бригадир забывает, что маленький просчет, недостача нескольких десятков кило аммонала, и утес не взорвется. Начинай сначала.

— А чему нас учили?

— Я говорю, нет опыта! Попробовать лучше на маленьком.

— Я ручаюсь — пущу утес порошком!

— Не нужен нам порошок!

— Как угодно пущу!

— Борискин не в меру расхвастался, — сказал Дедов и начал защищать медленную грызню.

Елкин глядел на него, протирал глаза и недоумевал: «Он ли это? Он всегда был против меня, и вдруг…»

Борискин крикнул:

— Вы не похожи на себя! Вы, защитник смелых проектов — тоннель помните? — вы постоянный противник товарища докладчика… и вдруг за мышиную грызню?! Ей-богу, смешно!

Дедов озлился:

— Я всегда защищаю свое мнение.

— И они проваливаются.

— Это пройдет!

— А если я взорву разом?

— Не позволят, здесь не ребячья игра — строительство!

— Нечего разводить кисель — рвать так рвать!

Поднялся спор. Люди повскакали, бросили папиросы — курить некогда. У бригадира нашлись сторонники. Елкин был ошарашен: Дедов за него; бригадир, опытный, толковый мужик, — против. Непривычная расстановка сил. Один точно поумнел, сделался человеком расчета, другой поглупел, забыл и опыт и осторожность.

Совещание раскололось надвое. Трещинка стала известна рабочим и расколола всю армию строителей. Люди не спали ночей, спорили, делались чуть ли не врагами, цифрами и выкладками доказывали свою правоту.

Тансык жил утесом, и даже Урбан был захвачен им. Машинист и помощник забросили разговоры про инженерство, они говорили только про утес. Тансык хотел взорвать сразу. Урбан не соглашался с ним.

— Сам Плешивый не хочет, сразу не выйдет, — твердил он.

— Что — Плешивый!.. Бригадир хочет! — горячился Тансык. — Плешивый планы пишет, а бригадир рвет… Наша машина рвать будет. Ты ничего не понимаешь! Наша машина… Р-раз — и нету. А? — Тансык себя и машину считал чем-то одним, точно сила машины была и его силой; поэтому и хотелось ему взорвать сразу, попробовать на утесе свою силу. Хотелось увидеть всю грандиозную силу людей, власть их над землей, убедиться, что человек все может. Раньше он пережил веру в беспредельное могущество машин, тут он переживал веру в могущество человека. Его тянуло показывать это могущество, пользоваться им, радоваться ему.

Урбан не понимал чувств Тансыка.

— Ты никогда не