С трудом мне удалось успокоить бедного мальчика. У него слипались глаза, но, уже засыпая, он взял с меня слово, что нынче же вечером я принесу ему ножичек.

– А то вдруг ночью придут они… но у меня будет нож, и я сумею всех прогнать, – сказал он так сонно и так серьезно, что сердце мое дрогнуло.

Ах, как же я полюбила этого ребенка! Он был мне бесконечно дорог. Может быть, я когда-нибудь выйду замуж, может быть, у меня будут дети, Алекс навсегда останется моим любимым сыном.

При этих мыслях я очнулась. Что это пришло мне в голову?! Что?! У Алекса есть мать… как бы я ни относилась к ней, какие бы ужасные мысли ни роились в моей голове о миссис Дуглас, она мать этого мальчика. Кроме того, у него есть заботливый дядюшка, который ни при каком случае его не покинет. А я буду нэнни Алекса, пока мне не дадут расчет. Случиться это может, увы, в любое мгновение… сердце подсказывало мне это!

Каждому, кто бывал зимой в лесу, случалось видеть, как стоят в глубине чащи деревья, покрытые толстым слоем снега. Эти шубы и шапки могут лежать недвижимо днями, неделями, месяцами, но вдруг долетит издалека порыв ветра, всколыхнет одну ветвь, другую – и все эти груды снега начнут рушиться наземь, погребая под собой неосторожных зверьков и зимних птиц, обманутых тишиной и неподвижностью.

То же самое, отчетливо ощущала я, происходит сейчас вокруг меня.

Ветер уже налетел!

Я высунулась из спальни и шепотом позвала Любашу, однако ее не оказалось поблизости. Любопытная, как сорока, она, видимо, куда-то упорхнула – узнавать новости.

Я позвала еще – Любаша так и не появилась, но пришла другая горничная – Настенька, милая, хотя и недалекая девушка. Я попросила ее посидеть с Алексом, чтобы он не испугался, проснувшись один, а сама пообещала вернуться через несколько минут.

Настенька опустилась прямо на пол у кровати Алекса, а я бросилась было к себе, но, воровато оглянувшись, затворила дверь и неслышно прокралась в кабинетик Веры Сергеевны.

Вот узкий шкаф, похожий на пенал… наверняка его тоже смастерил сам Вольф Дуглас, мастер хитроумных замков.

Я повернула ручки в разные стороны и, стараясь не вдыхать страшный запах гари… запах смерти несчастного Дугласа, как я теперь понимала! – уставилась на сундучок.

Это был страшный риск, потому что Вера Сергеевна могла появиться в любой миг, и, судя по тому, что я о ней узнала, рассчитывать на ее добросердечие не приходилось. Но я уже не могла остановиться.

Я опустилась на корточки возле сундучка и всмотрелась в причудливый вензель WD среди орнамента. Нижняя перекладинка буквы D была здесь гораздо больше, чем в моей шкатулке, но ведь и сам сундучок был больше. Я зацепила перекладинку кончиками пальцев и вытащила шпенек. Что-то щелкнуло внутри сундучка, и я поняла, что могу поднять крышку. Я сделала это – да так и села на пол при виде ее содержимого.

Я смотрела внутрь сундучка – и понимала теперь, как был убит бедный Корней Иванович, жена господина Данилова и все прочие несчастные. Зловещие орудия разбойников лежали передо мной, еще перепачканные кровью последних жертв.

Я попыталась поднять сундучок – он оказался весьма увесистым, диву можно было даваться, как смогла его поднять и перенести хрупкая и тонкая миссис Дуглас. Неудивительно, что ее шаги по лестнице были так тяжелы!

Я поспешно закрыла сундучок. Кровавые пятна мельтешили передо мной. Я сидела на полу и не знала, что делать дальше. Мне хотелось то кричать, то молиться, то бежать отсюда прочь. Но сначала я должна была все точно узнать, все выяснить.

Нет! Алекс… сначала следовало позаботиться об Алексе. К счастью, он спит, но чтобы сон его был спокоен, нужно принести обещанный ножик.

Я вспомнила, куда шла. Заперла сундук вместе с его страшным содержимым и задвинула на нижнюю полку шкафа. Закрыла шкаф. И побежала в свою комнату, благо она находилась поблизости.

Найти мою шкатулку, вытащить ножик, вернуться поскорей к Алексу… я так спешила, что не стала тратить время на то, чтобы убрать шкатулку в карман нижней юбки, а ту положить в баул. Все потом. Главное, чтобы не проснулся и не испугался Алекс.

Нет, еще задержаться на миг!

Я больше не могла расхаживать в этом роскошном платье Веры Сергеевны. Оно казалось мне запятнанным кровью невинных жертв, оно пахло прахом ее мужа! Я стащила наряд, швырнула на кровать, влезла в свое платье, кое-как заплела косу и, сжимая ножик в кулаке, побежала в спальню Алекса.

Отправила восвояси Настеньку, вложила ножик в теплую ладошку Алекса. Пальцы его сжались, слабая улыбка коснулась губ…

Я легонько поцеловала его в лоб и отошла. Мне не хотелось никуда уходить от него, но я должна была это сделать! Нужно было все выяснить. Роль Веры Сергеевны во всем этом страшном спектакле, который был поставлен еще в Англии, а потом перенесен на русскую сцену, становилась мне все понятней. Однако в одиночестве она не могла ничего сделать, ничего!

Кто ей помогал? Родной брат? Я не могла в это поверить. Хотя вывод о том, что Чужанин сам у себя украл драгоценности, а потом решил прикарманить и страховые деньги, наверное, давно должен был прийти в мою голову! Но я не верила, что Иван Сергеевич замешан в преступлениях. Ему не понадобилось бы отправлять за Великановым другую карету, убивать своего кучера и посылать взамен…

Кого?

Я вспомнила тонкую фигуру, нарочито хриплый голос странного кучера, его немногословие, эти черные рукавицы… Как мы были наивны с господином Великановым, решив, что рукавицы должны были скрывать отрубленный палец! Теперь я склонялась к мысли, что отрубленный палец был подкинут нарочно, чтобы сбить с пути расследователей. Это был хитрый ход! Искали бы человека с изувеченной рукой, а все, у кого руки были целы, не попадали бы под подозрение… Те грубые рукавицы скрывали изящные женские руки, ибо кучером этим была сама Вера Сергеевна.

Кто был ее сообщником?

Григорий Васильевич Данилов? Боже мой, нет!.. Только не он. Кто же тогда?

Собственно, если исключить Чужанина и Данилова, оставался только один человек…

Я спустилась во двор – и узнала от прислуги, что господа Чужанин, Данилов и Самородов, а с ними Вера Сергеевна отправились верхами в Демино, посмотреть, нельзя ли помочь понаехавшим властям и полиции. Прочие гости все уже разъехались. Жена и дочь Самородова, однако, остались и отправились спать в отведенные им покои в правом крыле.

Я пошла туда, поднялась на второй этаж, заглянула в маленькую гостиную – и первую, кого увидела, это госпожу Самородову – заплаканную, трясущуюся женщину лет тридцати, стоявшую на коленях перед иконой.

При виде меня она оглянулась и вскочила, смущенная.

– Что с вами? – спросила я участливо. Мне было легко говорить с ней, ведь мы принадлежали к одному сословию гувернанток. – Где Надежда Самойловна?

– Она уснула на диванчике в гостиной, – сказала госпожа Самородова. – А я не могу спать. Как узнала о бедной Меланьюшке, так всю минувшую ночь не спала! Лишь глаза закрою, вижу ее, бедную девочку. Днем она перед глазами стоит, и вот теперь тоже. Зачем, зачем она приехала?! На погибель свою!