От стен старинного аббатства, окружающих внутренний двор, сохранились одни руины, но арочная галерея, поросшая мхом, была ещё цела. Неподалёку виднелась полуразрушенная часовня, вокруг неё стелились, терзаемые порывами ветра, заросли ракитника. Выцветший на солнце дрок плотным ковром покрывал камни, оставшиеся от внешней стены аббатства, и вкрадчивая повилика наглухо оплела ржавые останки кованых ворот.

Эштон пропустил Вивиан вперёд, и она пошла, не оглядываясь, по мягкой траве, с жадностью впитывая атмосферу запустения, в которой, однако, не чувствовала ничего враждебного. Ветер пробирался в рукава её блузки, трепал плотный твид юбки и норовил выхватить из рук сорванный по дороге цветок дикой розы.

Её спутник отстал, разглядывая каменную кладку галереи, и Вивиан какое-то время бродила по руинам одна, вопреки здравому смыслу чувствуя себя защищённой и неуязвимой среди каменных обломков старинного аббатства. Влажный солёный ветер охлаждал её разгорячённые щёки, тягостные мысли об угрозе, нависшей над ней, отступили, и эта передышка вернула ей веру в себя, укрепила её дух.

Снова пошёл дождь, вынудивший Вивиан искать укрытие в полуразрушенной часовне. Войдя под её своды, она обнаружила там Джереми Эштона. Он стоял у каменного пролома в стене – может быть, здесь когда-то была дверь, а может, низкое окно, – и смотрел вдаль с видом задумчивым и умиротворённым.

– Спасибо, что привезли меня сюда, – сказала Вивиан с искренней благодарностью. – Это странно, но мне ещё нигде не было так спокойно.

Под сводами часовни её голос звучал глухо, будто растворяясь в древнем безмолвии, пропитавшем каменные стены.

– Да, это удивительное место, – кивнул Эштон, поворачиваясь к ней. – Я рад, что вы сумели это почувствовать. А теперь расскажите мне, что у вас стряслось, и отчего вы так напряжены. И я не поверю, что смерть Айрис Белфорт, которую вы даже не знали, могла привести вас в такое состояние.

– С чего вы взяли, что я попала в беду?

– Это видно по тому, как вы отчаянно притворяетесь, что у вас всё в полном порядке.

Неожиданно для себя Вивиан рассказала, как по глупости угодила в сети, расставленные братьями Люгер. Здесь, в часовне, на крыше которой гнездились крачки, а на одной из стен сохранилось изображение распятия, события последнего месяца показались нелепым вздором, сюжетом для второсортной киноленты.

– В общем, вы скажете, что я сама во всём виновата, и будете совершенно правы. Пьеса, в которой у меня была главная роль, оглушительно провалилась, хотя подонок Джимми уверял, что нас ждёт успех. Я и сама так думала, ведь он считается талантливым драматургом. Декорации, костюмы – всё было по высшему разряду. Я полностью доверяла ему, поэтому и вложила все свои деньги, а когда их не хватило, то заняла недостающую сумму у братьев Люгер. Джимми уверял, что пьеса станет гвоздём сезона, и мы не только отобьём затраты, но и заработаем на собственный театр, в котором я буду ведущей актрисой. Дедушка Матиас всегда был против того, чтобы я играла в кино, но ведь театр – это совсем другое. Он бы гордился мной, читая хвалебные рецензии критиков, и простил бы мой маленький обман.

– Но неужели же вы не навели справки о тех, у кого занимали такую большую сумму? – Эштон, укоризненно вскинув брови, покачал головой.

– Я не хотела ничего знать, – с горечью ответила Вивиан. – К тому же они были так обходительны. И Джимми говорил, что не стоит верить нелепым слухам. Теперь вы знаете, какой глупой и самонадеянной я была. Самое ужасное, что мне и правда негде взять эти деньги. Меня не спасет даже подарок дедушки Матиаса, ведь я уехала из Гриффин-холла ещё ребёнком и не смогу отыскать зашифрованный в картине тайник. У остальных ещё есть шансы, но не у меня.

Пока Вивиан говорила, пальцы её отрывали и сворачивали в тонкие трубочки нежные лепестки сорванного цветка. Когда остался только голый стебель, она стряхнула ошмётки с ладони, и они упали на выщербленный пол часовни, потерявшие яркий цвет и похожие на горстку табачного пепла.

– Придумал! – Эштон щёлкнул пальцами и просиял, будто ему только что пришла в голову отличная мысль. – Я куплю у вас дедушкину картину за ту же сумму, что вы должны братьям Люгер.

– Вы что, смеётесь надо мной?!

– Вовсе нет, – он пожал плечами. – В Эштон-хаус пустует стена гостевой спальни, и я как раз хотел украсить её.

– Но дедушкины картины – это жуткая мазня. Вашим гостям непременно будут сниться кошмары. Да и с чего бы вам помогать мне? – недоверчиво спросила Вивиан.

– Я буду селить в эту комнату только самых надоедливых гостей, – заверил её Эштон. – А вообще, как знать, мисс Крэбсс, может быть, кинематограф оказал на меня своё тлетворное влияние и я одержим намерением спасать красавиц, попавших в беду, от притязаний жестоких бандитов.

– Вы всё-таки смеётесь надо мной! – гневно воскликнула Вивиан, не веря, что она так легко сможет выскользнуть из западни, в которую угодила.

– На самом деле я совершенно серьёзен, мисс Крэббс, – Эштон без улыбки посмотрел на неё. – Вы сможете убедиться в этом завтра же, когда я пришлю вам пакет с деньгами. Думаю, в такой ситуации наличные будут уместнее чека. Как вы собираетесь передавать деньги этим людям? Я бы не хотел, чтобы вы рисковали собой. Готов стать вашим провожатым и гарантом безопасности, если позволите.

Вивиан быстро взглянула на него и тихо спросила:

– Зачем это вам? Почему вы помогаете мне?

– Никогда не видел американских гангстеров, мисс Крэббс, – широко улыбнулся Джереми Эштон. – Думаю, что это внесёт в мою размеренную и добропорядочную жизнь деревенского сквайра свежие краски.

***

Внутреннее чутьё не обмануло инспектора и на этот раз. Во время беседы с Матиасом Крэббсом его не покидало чувство, что они в библиотеке не одни. Едва различимый для уха треск и прочие странные шумы, доносившиеся из сада, вызывали у детектива нечто вроде зуда, отвлекающего его от допроса хозяина Гриффин-холла, но когда Оливер вышел в сад, то не обнаружил там никого, только под большим вязом, росшим у самых стен дома, валялась горка сухих обломанных веток.

Обнаружив улики, позволяющие определить автора записки, найденной в рукаве убитой девушки, инспектор поспешил в полицейское отделение, а Оливия Адамсон отправилась на кухню, чтобы попросить у миссис Уоттс чашку горячего чаю. Просидев на дереве без малого час, она так продрогла, что все её тело сотрясала дрожь.

Экономка, женщина сердобольная, но приметливая, никак не выразила своё отношение к тому, что одна из «бедняжек Адамсон» явилась к ней озябшая, в мужской фланелевой рубашке и мятых широких брюках со следами древесной коры. Густые волосы Оливии, заплетённые в косу, растрепались и были полны сухих листьев, глаза сердито блестели.

Передав девушке чашку чая и придвинув к ней миску с остатками ячменных лепёшек, миссис Уоттс принялась вздыхать да охать, рассказывая о том, какой беспорядок учинили полицейские при обыске Гриффин-холла.