В мушкете замок оказался посложнее: здесь крышечка от полки была хитроумно соединена со спуском, так что, когда губки курка с зажатым в них фитилем приближались к полке, она сама открывалась! Для удобства прицеливания над дулом припаяна была мушка, а задняя оконечность ствола немного расплескана, и в ней сделан пропил. Зато имелось, слава богу, и упрощение: ствол у большого ружья почти в полтора раза толще, чем у самопала, и дуло шире, поэтому и затравка просверливается шире, в нее порох заталкивается и на полку насыпается такой же, что засыпается в ствол, и таскать с собою натруску с пороховой мякотью не нужно.

Теперь Сопун затравленно следил, как отец подбирает с травы принадлежности и припасы к мушкету, как складывает их в мешочки на перевязи. Вот на траве осталась потертая кожаная подушка и сошка.

— Ладно, я помню, что палку с рогулькой в землю втыкают, а на нее кладут ствол… А подушечка для чего?

— Черт ее знает, сынок, это он помогает немцам придумывать все их хитрости-мудрости. Но если была она на перевязи, я ее на место пристегну.

Было обидно колдуну, что в его зрелые годы оказался он в роли мальчишки-несмышленыша, которому отец никак не может объяснить хитроумное устройство Водяной мельницы. Тем более что и Серьга едва ли понимал, какой силой этот черный порошок, зелье, бросает пулю неведомо куда. Сейчас, когда и самопал, и большая пищаль были уже набиты, когда оставалось только в нужное время высечь огонь и поджечь фитили, любопытство не оставляло Сопуна, и он все-таки спросил:

— Батя, а ты не знаешь, зачем немец придумал большую пищаль, такую длинную и тяжелую? Чем немцам нехорош стал самопал вроде этого?

Серьга подумал и ответил недовольно:

— Откуда мне знать? Немец, он расчетливый. Лишнюю тяжесть таскать не станет, и на лишнее зелье и свинец немца не заставишь понапрасну тратиться. Я же из сего ружья надеюсь пробить латы на своем главном враге, клятом рыцаре, потому что пуля из любезного тебе самопала от железа просто отскочит… Эй, а наша русалка не пробралась ли уже в корчму? Да где ж она, сынок?

Огляделся Сопун и присвистнул. Сумерки успели сгуститься в лесу, а на кургане тоже вот-вот должна была наступить темнота. Заигрались они с батей своими железными игрушками, и забыл колдун, что должен был помочь смелой русалке, отвести дозорному глаза. Фигуру дозорного еще можно было различить возле повозки, но в двух окошках корчмы, в верхнем и нижнем жилье, уже засветились окошки.

— Ну, с Богом, сынок! Не забыть только самострел с телеги прихватить и договориться со Змеем, где он будет держать для нас коней. Если сей ночью порешим супостатов, завтра к вечеру будем дома. Казалось бы, чего хорошего ждет меня в моей могиле, да вот соскучился я по ней, признаться.

Однако мужики, живой и мертвый, увлекшись своими стреляющими железками, пропустили не только момент, когда Зелёнка проскользнула в двери корчмы. Сейчас, в сумерках, уже не тот часовой расхаживал возле телеги с самопалом на плече, которого они видели там на закате.

Четвертью часа ранее Хомяк-упырь вышел на большую дорогу из лесу, примерно в полуверсте от корчмы. Лошадь Федка он оставил привязанной к сосне на полянке, где прятался, а сам пустился к корчме по быстро темнеющей дороге. В голове у него мутилось от голода, безумно хотелось свежей крови. Когда впереди мелькнула неясная тень, он ускорил шаг и вскоре, как бы на покрытом искрами вогнутом зеркале, увидел молодую женку, которая продвигалась к корчме так же бесшумно и осторожно, как и он. Постанывая от нетерпения и пуская слюни, упырь сократил расстояние до добычи, однако вскоре испытал жесточайшее разочарование: человеческие запахи испускала одежда бабы, в теле же ее самой никакой вкусной человеческой крови не было!

В походке бесовки, в ее повадке, что ли, Хомяк-упырь распознал знакомые черты, однако он был теперь больше упырем, чем Хомяком; жажда крови поглощала все его человеческие чувства, и если бы он даже узнал теперь русалку, виновницу его неокончательной смерти, то едва ли бы напал на нее, желая отомстить. Иное дело, что женка-бесовка, обратившись к дозорному, присутствие которого возле усадьбы почувствовал с некоторых пор Хомяк, могла отвлечь внимание этого двуногого бурдюка, полного восхитительной горячей крови. Поэтому он разозлился на девку, когда она вдруг пригнулась, приняла вправо и растворилась среди придорожных кустов. Выматерил ее вполголоса Хомяк и, осторожно ступая, пошел дальше по дороге. Тут услышал он горьковатый запашок и тотчас же распознал его опасность для себя. Осторожно повернул голову: на обочине стоит одинокая осина, а нижние ветки у нее срублены. На земле под осиной, на темно-красной листве еле заметно белеют стружки. Хомяк злобно ощерился и тотчас же забыл об осине — потому что густые запахи дозорного достигли его носа. О, это был человек, и никаких на сей раз сомнений, теперь уже без дураков!

Слова «Каша» и «казак» промелькнули в сознании Хомяка, однако тут же были смыты волной изумительных вестей, принесенных запахами дозорного: тот был сыт, стало быть, кровь его сейчас исполнена питательных веществ, он был чуток пьян, выпив заморского вина, и это придаст его крови пленительный привкус! Не успев придумать никакой хитрости, ничего вообще не соображая, упырь зашагал к дозорному, как будто тот подтягивал его к себе на веревке.

— А ну стой! — услышал Хомяк, однако и не подумал остановиться. — Ты, что ли, Федко?

«Федко?» — повторил про себя Хомяк. Если вся кровь, бывшая в Федке, прошла через его тело, то не стал ли он теперь еще и Федком? Ему даже не пришло в голову, что казак принял его за Федка, потому что он в кунтуше свого бывшего приятеля, в его шапке и сапогах.

— Я, это я, Федко, мать твою девочку, — проворчал упырь и сделал еще несколько шагов. Он почувствовал, как, нежно щекоча его губы, выползают клыки, и теперь от него больше ничего не зависело, все уже делалось само собой, как у оленя во время случки.

— Да ты упырь! — воскликнул казак Каша и отшатнулся, отбросил самопал и полез за пазуху. — Осиновый кол тебе в…

Однако было уже поздно, он неисправимо промедлил, он зазевался, казак Каша, хитроумный знаток всей и всяческой нечистой силы! Клыки вонзились в шею Каши, и сопротивление жертвы, вначале довольно сильное, теперь лишь усиливало желание упыря привести ее в удобное для себя положение — и откуда у него только силы брались! Вот уже и обмяк Каша, выпустил из руки осиновый кол, и теперь уже Хомяку приходилось поддерживать его, чтобы не упал.

Насытился Хомяк, и едва сам на труп Каши не свалился от полноты пережитых им ощущений. Наконец, опомнился. Чудесная сытость и хмель пройдут, увы! Надо продолжить охоту. Он наклонился, поднял самопал Каши, повесил на плечо рядом со своим, то есть Федка. Обжегся при этом о фитиль, о чем узнал, только почуяв запах паленого мяса. Схватил Кашу за ноги и оттащил в тень. Снял с головы польскую шапку Федка, убрал ее за пазуху, сам удивившись своей неуместной теперь рачительности, разыскал на земле и натянул на голову папаху казака.

Посмотрел, на каком из самопалов длиннее фитиль, взял его себе, оставшийся ствол положил на труп Каши. С удовольствием отрыгнув пару раз, упырь сосредоточился на переваривании ужина. Где-то ближе к полночи на крыльце избы появится сменщик казака — вот тебе и закуска, чтобы дотянуть до утра, когда придется укрыться для отдыха в темное место. А что, если в амбар? Впрочем, ночь длинна, а у него, как стал упырем, получается пока все, что он задумал.