Я не сразу понимаю, почему лицо Полины расплывается. Почему ее голос резко обрывается. Почему в глотке так сухо, что не протолкнуть даже спасительный вдох.

Почему мои пальцы дрожат, как у припадочного, когда я пишу ей: «Я видел твоих демонов, моя Пандора, и они прекрасны».

Мне кажется, что время останавливается. Сваливается надо мной, потому что иначе я просто безнадежно отстану и потеряюсь в дремучем лесу своего прошлого. Мне нужно переварить услышанное, хоть слова и прозвучали однозначно и без намека на фальшь. Полина в самом деле вскрыла себя. Все это время я наивно полагал, что обеспечил ее достаточным комфортом, чтобы она не чувствовала себя забытой на детской площадке игрушкой, но оказалось, что все мои попытки быть правильным мужем были просто еще одной пыткой для нее. Полина хотела, чтобы ее любили. Она как будто стучалась в каждую из множества дверей моей души, заглядывала в окна бесплотным призраком с единственной просьбой: «Не будь со мой на четверть или на половину, будь со мной весь».

Эта правда подкрадывается так внезапно, что я не сразу чувствую ее оглушающий удар. Просто вдруг растекаюсь по креслу, как вспоротая подушка, и шею ломит от слишком острого угла, под которым голова запрокидывается на спинке кресла. В вечернем тусклом свете потолок в кабинете цвета чуть подсушенного асфальта, но он все равно слишком светлый, чтобы смотреть на него без рези в глазах.

Я смотрю на телефон, как дурак жду, что Полина отзовется и напишет… Я не знаю, что. Взорвет мой мозг еще одним вывернутым наголо признанием о том, что спит в моей футболке. Я перечитал то сообщение столько раз, что успел сосчитать и запомнить количество слов и букв. Наверное, будь это бумажка в клетку из старой тетрадки, точно бы затер ее до дыр.

Но Полина молчит.

Чтобы встать, приходится буквально собрать себя в кучу. Выхожу из кабинета не нарочно громко шаркая ногами, спускаюсь в кафетерий. Наверное, у меня та еще странная рожа, потому что встреченная на лестнице медсестра пристально заглядывает в лицо и услужливо интересуется, все ли у меня хорошо. У меня все хреново, потому что мозги превратились в кашу, но я отделываюсь от нее дежурной фразой.

Доктор сидит за столиком около панорамного окна и неторопливо жует кекс, увлеченно читая газету. Я подхожу к нему, некоторое время стою незамеченным призраком, пока, наконец, Берр не поднимает голову.

— Кажется, я успел выпотрошить весь запас сладкого, — намекает на мое долгое отсутствие.

— Спасибо, что вылечили меня, — говорю, напрочь игнорируя его предыдущую реплику.

— Адам, ваша опухоль…

— В жопу опухоль. — Наверное, получается очень грубо, но у меня нет других слов, чтобы описать свое состояние. — Спасибо, что вылечили от слепоты.

— Мы все заменили, Полина Александрова, как вы хотели. — Администратор на полусогнутых наяривает вокруг меня круги. — И заменили часть…

— Спасибо, я рада, что недоразумение исправлено.

В холле гостиницы «Корона» достаточно просторно, чтобы вместить всех высокопоставленных гостей. Из будет несколько сотен, и, если бы не Даниэла и ее подруга Ева — теперь уже и моя подруга Ева — я бы ни за что не справилась сама.

Адаму исполнилось тридцать семь ровно неделю назад, через день после его отъезда. Он не давал указаний насчет того, хочет ли устроить пышный праздник, но я решила, что праздник быть должен. Эгоистично, в одно лицо и даже не посоветовавшись с ним, как привыкла делать всегда, когда считала, что поступаю правильно, без скидок на «но» и «если».

Потому что в мире, где существует мой муж, стервятников нужно бить по клюву показательно сильно. Когда его похоронили в прессе, чуть не прямым текстом называя «нежильцом», я собрала адвокатов и вместе с ними устроила зарвавшимся СМИ порку с элементами такого БДСМ, что редактор одной такой газетенки наверняка будет видеть меня в кошмарах до конца своих дней. Надеюсь, что будет, и надеюсь, что эти кошмары передадутся по наследству его детям, чтобы у них на генетическом уровне отложилось аксиома: Романовых трогать нельзя.

Праздник будет с размахом. А-ля плевок в лицо всем, кто думал, что Адама можно списывать со счетов и тянуть поганые ручонки к его империи. Я поняла, что это нужно сделать, только пару дней назад, написала Даниэле и пожаловалась, что у меня нет никакого опыта в организации подобных праздников. Даниэла тут же сказала, что ее подруга просто собаку съела на таких вещах — и познакомила меня с Евой Садировой, женой известного своим крутым характером Наиля Садирова, человека, с которым, как говорили, лучше не пересекаться на узкой дорожке. Да и на широкой тоже. Первое, что сказала Ева, когда Дани нас познакомила, было: «Невозможное делать куда интереснее, чем возможное и скучное». Так я поняла, что у моего Адама будет праздник по высшему классу, и показательный плевок удастся на славу.

Если бы не заботы этих дней, которые сжирали все мое время, я бы точно сошла с ума. Потому что моя жизнь превратилась в маску двуликого Януса: днем я была деловой хваткой Полиной Романовой, стервой, которая не любит компромиссы и звереет от слова «невозможно», а ночью становилась разбитой в хлам одинокой замужней женщиной. Ночью у меня был только Доминик, с его уже таким отчетливым сходством со своим отцом.

Оставалось одно «но»: я понятия не имела, как сказать об этом Адаму. Тянула буквально до последнего, оправдывая себя тем, что такие вещи должны быть сюрпризом.

А потом Адам прислал сообщение.

То, чей смысл я до сих пор боялась пускать в свою душу. Не хотела анализировать и понимать, поэтому оставила его без ответа. Закрыла на самом интересном месте, выдрала те страницы, в которых до остроты красивый романтический момент обрывается внезапной смертью главной героини.

Вместо этого отправила то, в котором призналась о празднике по случаю его Дня рождения. Как-то… сухо и официально, почти теми же словами, которые придумала для пригласительных. Адам уточнил время. Я ответила четырьмя цифрами. Он написал, что все равно опоздает минимум на час.

В шесть вечера я уже в зале, в платье, которое Даниэла сшила специально для меня. Что-то совершенно невероятное в своей элегантной простоте, цвета персиков со сливками, голыми плечами и волнами шелка вдоль ног до самого пола.

В шесть тридцать зал уже заполнен гостями, а я чувствую себя Маргаритой в известной сцене из шедевра русской классики: улыбаюсь, приветствуя новоприбывших, пытаюсь отыскать хотя бы пару уникальных фраз для каждого. И все время держу в голове, что это все — одна большая показуха. И для этого здесь столько фотографов и журналистов. Завтра, когда новости расползутся даже по самым глухим уголкам страны, ни у кого не останется сомнений, что Адама Романова рано списывать со счетов и делить кусок его пирога.

Около семи приезжает Ира. Пришлось ее пригласить, потому что ее отсутствие сразу бы заметили и не оставили без внимания. Они с Адамом часто были меценатами всяких социальных проектов, и, если бы ее «вдруг» не оказалось среди приглашенных, эту странность обглодали бы со тройным усердием. Незачем давать повод для лишних сплетен, и ради этого я готова поступиться своими амбициями. И своей болью.