Ее везли в Мерод в конце второй недели предпоследнего месяца красных рун. С неба который день сыпался пепел, осколок луны освещал затянутые туманом небеса скупым алым светом, а величественный город загородил собою весь горизонт, словно черное смертельное проклятие.

Киирис поежилась от холода, натянула потрепанное шерстяное одеяло до самого подбородка. Цепи на руках были невероятно тяжелыми, обсидиановые браслеты до крови натерли запястья. Она опустила взгляд на скованные колодками ноги. Хорошо хоть сапоги не забрали: сшитые на заказ из тюленьей кожи с отделкой из бобрового меха — теперь уже единственное материальное свидетельство ее высокого социального статуса. Хотя, какая теперь разница?

— Вот, возьми. — Надзиратель протолкнул сквозь прутья решетки вонючую засаленную шкуру, всю в грязных разводах. — Почти прибыли.

Киирис с молчаливой ненавистью приняла «дар».

Проклятые убийцы. Потрошители.

Собственная слабость перед простым холодом жгучей отравой растекалась под кожей. Где же ее гордость? Куда подевалось хваленое бесстрашие рас’маа’ры?

«Истлело в том костре, вместе с костями наставниц и сестер».

Киирис оглянулась. Родная обитель осталась далеко позади. Она не могла ни видеть дым пожарища, ни почувствовать запаха горелой плоти и собственного тлеющего будущего, но знала, что там, над далеким остовом, до сих пор поднимается дым. Густой и зловонный, удушающий то немногое живое, что осталось после опустошающего вторжения нэтризов.

— Сдалась она ей, чума проклятущая, — сказал, ругаясь, возница: большой мужик с трехпалыми ручищами, выдающими в нем примесь крови «болотников». — Голову на хрен с плеч — и, глядишь, напасть бы эта рассеялась.

— Сам голову вручать будешь, умник? — Надзиратель, смуглый, длиннолицый вист[1], оглянулся на пленницу, как будто ждал, что та присоединится к разговору. Киирис молчала. Он плюнул в пленницу, мутная вязкая капля шлепнулась около нее, не долетев до сапога каких-нибудь полпальца. — Если Королева-мать желает сперва с ней говорить, значит, есть для этого причина. И не нам соваться в эти великодержавные дела. Наша работа какая? Жечь и потрошить, а еще привезти холеру королеве на потеху. А уж если прикажет освежевать ее… — Мужчина зашелся долгим лающим кашлем.

— Чтоб ты сдох, — тихо, но так, чтобы услышали оба, пожелала Киирис. — Захлебнулся собственной гнилью.

На мгновение мужчина оторопел. Киирис, предчувствуя расправу, на всякий случай втянула голову в плечи. И вовремя: вист вырвал из петли у пояса здоровенную палку, обитую железными шипастыми лентами, и принялся что есть силы колотить ею по клетке. Он даже покраснел от усердия, запыхался.

— Тварь ты эдакая, гадючье отродье! — Палка с силой лязгнула о крышку клетки совсем рядом с макушкой пленницы. — Шкуру спущу, кишки на колеса намотаю!

Киирис зажмурилась, поддалась невольной панике. Она много чего боялась на этом свете, но смерти не было места в этом списке. Да и как бояться того, что видела собственными глазами? Можно сказать, они с Костяной старые знакомые, если не подруги. Но надзиратель вполне мог пустить в дело один из пыточных инструментов, что держал в небольшом черном футляре: единственной своей вещи, которую старательно берег от грязи и, обернув тряпицей, носил за пазухой. У надзирателя были мясистые короткие пальцы с расплющенными ногтями, в которых никак нельзя было угадать ловкость и подвижность. Но Киирис воочию убедилась, как виртуозно он орудовал ими, вырывая ногти ее сестрам и вырезая глаза наставницам. Они были отважными женщинами, но против умелой пытки одной только смелости оказалось недостаточно.

— Хватит! — осадил его напарник.

Вист отодвинулся, с нескрываемым отвращением зыркнул на пленницу. Киирис знала — понимала! — он с удовольствием пустил бы в ход свои проклятые инструменты, лишь бы посмотреть, как будет рыдать проклятая рогатая мейритина. Напоследок он не удержался и еще раз что есть силы грохнул палкой о крышку клетки. Звук был такой, будто разверзлись небеса. Киирис зажмурилась, чувствуя невероятный стыд за то, что ей недостает мужества стойко выдержать издевательство. Что бы сказала наставница Лорин, если бы увидела такую слабость духа?

«Ничего она уже не скажет, — с горечью подумала Киирис, — потому что свои последние слова она выкрикнула, сгорая костре».

— Гляди, что наделал, — просопел возница, тыкая пальцем в сторону скулящей пленницы. — Думаешь, нас за это по голове погладят?

— Дык, язык ей отрежем, а королеве скажем, что тварь его от злости откусила.

Киирис на мгновение подумала, что, будь она не такой слабохарактерной, приняла бы слова виста за подсказку. Но куда ей… Стоило вспомнить об идеально блестящих тоненьких иглах и молоточках, которыми мучитель орудовал с изяществом швеи — и зачатки решимости снесло новой волной страха. Тошнотворного липкого страха, от которого она сама себе была противна.

— Тссс, — вдруг всполошился вист, вновь достал палку, которую только что вернул на прежнее место у пояса. — Едет кто-то?

Возница прислушался, Киирис — вслед за ними. Из пустоты позади них, заполненной туманом и пеплом, раздался топот копыт. Лошади. Возница потянулся за арбалетом, ловко взвел стрелу, целясь в темноту.

Сначала Киирис не видела ничего, лишь размытые тени всадников, но по мере нарастания гула фигуры становились все более отчетливыми. Первым выехал всадник на белоснежном жеребце в дорогой, отделанной серебром броне и в серебряной же сбруе. Им правил тенерожденный: правил одной рукой, во второй держа обнаженный и окровавленный короткий клинок. Одет он был запросто: грязная сорочка, такие же грязные светло-коричневые кожаные штаны. Если бы не тонкая паутина кольчуги, Киирис, пожалуй, приняла бы его за гонца или фермерского сына. Впрочем, его эскорт — четверо вооруженных до зубов, закованных в тяжелые доспехи воинов — красноречиво свидетельствовал об ошибочности таких выводов.

— Глухая меня подери… — друг за другом пробормотали ее пленители — и, побросав свое оружие, спрыгнули с телеги, чтобы бултыхнуться на колени прямо в грязную жижу.

Всадник быстро нагнал телегу, безразлично оценил сперва отбивающих поклоны путников, потом бросил взгляд на скудную поклажу, и только потом удостоил внимания клетку — с любопытством уставился на заточенную в ней девушку.

В свете лунного осколка, робко выскользнувшего из заточения пепельных облаков, его лицо на миг полностью показалось из тени.

— Что это за пташку вы поймали в моем лесу? — Тенерожденный чуть склонил голову, светлые всклокоченные волосы обнажили длинное острое ухо с серьгой в верхней части ушного хряща. Невозможно серые, почти прозрачные глаза тенерожденного ощупали лицо пленницы, не пропуская ни сантиметра. — Ну?! — раздраженно, не поворачивая головы, поторопил он с ответом.