директор Отделения ликвидации курения опиума в Фэнтяне, отмечал, что наркотики были более вредоносными, чем любые бомбы, которые можно было рассматривать как проблему лишь на самую ближайшую перспективу [Xiang 1935: 9][200]. Его коллега Ван Шигун, профессор Маньчжурского медицинского университета, заявлял, что опиум был опаснее бубонной чумы, поскольку последняя травила и наводила ужас на людей лишь на короткое время, в то время как опиум имел давнюю историю и часто считался всего лишь продуктом для отдыха или лечения [Wang 1936: 5]. Ван также указывал, что зависимость от опиума настигала людей в самом расцвете сил – в возрасте 20–40 лет [Wang 1935: 96]. Схожих воззрений придерживался и Бай Чунь, который писал о том, что исторически опиум был наименее поддающимся контролю веществом, а зависимость от наркотика въедалась в кости человека и превращалась в не допускающую какого-либо вмешательства извне язву [Bai 1941b: 8]. Бай призывал потребителей осознавать необходимость отказываться от опиума, чтобы все меры правительства по минимизации ущерба и запрету наркоторговли не оказались в конечном счете тщетными [Bai 1941b: 8]. И все же в отношении всех мероприятий властей Маньчжоу-го по ликвидации зависимости Бай был настроен весьма пессимистично, поскольку «не осталось уже тех, кто не баловался бы опиумом» [Bai 1941b: 8]. В июне 1941 г. на Форуме гражданского движения по устранению опиума Кудо Фумио, директор Института здоровой жизни Синьцзина, заявил, что экономические и социальные последствия различных форм зависимости наиболее сильно ударили по среднему классу и молодежи. Ссылаясь на архивы своей организации, он указал, что с 1934 по 1940 г. учреждение приняло 4286 пациентов, 2974 из которых имели работу и почти 80 % которых составляли лица в возрасте до 30 лет[201]. Слова Кудо шли вразрез с доминировавшим в обществе во времена японской оккупации утверждением, будто наркоманами были лишь чернорабочие[202]. На том же мероприятии глава Отдела по запрету опиума Синьцзина Хань Куньцзинь указал, что основная проблема заключалась не собственно в потреблении опиума, а в формировании зависимости от него. Приводя распространенную в народе присказку «опиумная зависимость сильнее похоти», Хань призывал к тщательному контролю за потреблением опиума и задавался вопросом, что именно делало излечение опиумной зависимости столь трудным и какие причины затрудняли отказ от торговли опиумом [Xin Manzhou 1941: 30].

Критики опиума решительно клеймили его как источник «хронической заразы», разрушающий в человеке человеческое до тех пор, пока не оставался полностью зависимый от наркотика опиоман [Wang 1936: 5]. В 1930 г. бывший наркоман Жу Гай предложил отличать наркотическую зависимость от иных заболеваний, поскольку она способна затрагивать и тело, и «дух» [Ru 1930a: 7]. По мнению Жу, физическое воздействие опиума проявлялось в самых различных формах, однако его духовное воздействие было менее очевидным и тяжело поддающимся лечению. В статье «Опиум и тело человека» Юн Бопин заявляет, что токсины опиума постепенно вызывают в организме человека формирующие привычку реакции, которые с течением времени превращаются в зависимость, губящую тела и души наркоманов [Yong 1936: 9]. Считалось, что по своей деструктивной силе опиум не имел аналогов. Бай Чунь описывал опиум как «отраву более действенную, чем яд змей или скорпионов, и более сильную, чем мощь тигра. Силач думает его превозмочь, а Король обезьян[203] хочет обхитрить его, но их уловки оборачиваются глупостью» [Bai 1941c]. В 1939 г. Т. Нагасима заявлял, что зависимость – отдельный этап «наркотического отравления», на котором у человека притупляются способность мыслить и сохранять нравственность, тем самым наркоманы впадают в «рискованную стимуляцию [самих себя], находясь в состоянии то ли полузабытья, то ли иллюзий» [Nagashima 1939: 23]. В 1941 г. Лю Гоцзюнь разделяет алкоголь и опиум, предупреждая, впрочем, что обе субстанции являются ядом: «нельзя не знать об отравах опьянения и онемения» [Liu 1941: 4]. Потребителям ясно давали понять, что опиум является опасным токсическим веществом и что более нельзя воспринимать в качестве средства времяпровождения или лечения вещество, которое ставит под угрозу жизнь человека.

В октябре 1941 г. в статье «Зависимые» ее автор Су Цзяньсюнь задается вопросом, почему люди подпадали под зависимость вопреки общепризнанному факту: жизнь наркозависимых достойна лишь сожаления. Су противопоставляет трагическим обстоятельствам пути наркоманов идеализированный образ современного общества:

Увы! Почему, зависимые, вы делаете то, что делаете? Путь правителя же чист и цивилизован. Политика честна и возвышенна. Мы не знаем вооружённого разорения и революций. У нас нет повсеместно голодных крестьян. Солнце ярко блистает над нами. Отовсюду слышатся песни. В небесах сияет ясный лик осенней луны. Все мироздание пребывает в счастье. Империя полна добра и любви. Генералы стоят на защите державы и ее соседей. В культуре и образовании упор делается на преданности и почитании родителей.

Царство и народ сливаются в единое целое. Все люди проявляют лояльность и почтение [Su 1941: 8].

Су настаивает на немыслимости существования зависимости от интоксикантов в Маньчжоу-го с его благопристойным обществом, успешной экономикой и умиротворенным единством. Су исходит из наличия между социальной стабильностью и низкими показателями зависимости корреляции, которая, возможно, и была в определенной мере корректной. Однако описываемое им общество было далеко не тем социумом, в котором действительно проживала большая часть населения, вынужденная влачить под властью милитаризированного расистского режима нищенское существование в преддверии Священной войны. Су также подчеркивает разницу между двумя китайскими иероглифами, которые читаются одним и тем же слогом «инь», однако имеют крайне разные смыслы: «скрытый» и «пристрастившийся». Су отмечает, что традиционно слово «скрытый» имело позитивные коннотации в свете представлений о «высокой нравственности». При этом автор осуждает пристрастия как аморальные и позорные занятия. Читатели-современники, вероятно, в полной мере осознавали иронию того, что Су одновременно восхвалял Маньчжоу-го и форму образцово-показательного поведения, которое демонстрировали китайские подданные в условиях режима, не вызывавшего у них чувства преданности. Есть основания полагать, что Су намеренно описывал «путь правителя» в таком ироничном ключе. Впрочем, как бы мы ни трактовали текст Су, зависимость от интоксикантов однозначно позиционируется им как антитеза здоровью и счастью.

В «Надвигающейся опиумной катастрофе для Маньчжурии» Цю Шань указывает, что зависимость от опиума формируется четырьмя факторами, первые два из которых касаются также и зависимости от алкоголя [Qiu 1939: 15]. Первый фактор – пожилые, слабые или переживающие депрессию люди пытались найти в опиуме «стимул», что, по мнению автора, уподобляло наркотик алкоголю и табаку; сравнительно малое число таких потребителей становились впоследствии наркоманами[204]. Второй фактор – общение между людьми на частных вечеринках, в публичных домах и на банкетах, особенно после потребления горячительных напитков. Третий фактор – желание усилить удовольствие