дороге утром на работу, и когда возвращалась домой по ней же, но раскисшей на солнышке. Когда готовила обед на печи, ставшей в одночасье волшебной печью, когда стирала в корыте своей матери, когда мыла деревянные тёплые полы, отполированные в своё время отцом, когда украшала свою житейскую нишу всякими пустячками, радующими глаз. И удивлялась, как она могла быть довольной, живя вне пределов такого родного уютного дома, в обездушенном и чужом «Городе Создателя». В его таком же холодном комфорте, словно бы и не принадлежащем человеку.

Однажды прибыл отец Ясень. Он переправился на лодке. Сказал, что дорога на опорах скоро перекинется через реку и соединится с тою, что связывала провинциальный старый город с ЦэДэМом. Так что он и мать будут часто её, дочь, навещать. Он боялся увидеть Фиолета, и вышло так, что и не увидел. Он обрадовался, заметно освоился в старом привычном жилье, сознался, что не хочет знакомства с бывшим бродягой, кого подобрала дочь, но её не осуждает. Он потрогал тёплую печь и страшно удивился, не увидев в топке угля. Зачем-то он дверцу в топку открыл, по старой привычке проверял, хорошо ли горит или наоборот, хорошо ли прогорел уголь. Ничего не увидев, кроме серой и старой золы, он замер, не веря глазам, но веря своим осязательным ощущениям.

– Это… чего… такое?

– Волшебство, – просто ответила дочь. – Я же тебе говорю, что я нашла в лесу волшебника. Он был бездомный, поскольку свалился из своего волшебного мира сюда по несчастью. А ты не поверил. Посчитал, что я шучу или рехнулась от затяжного и своего уже несчастья. Ты же никому и ничего не расскажешь?

– Кому бы это? – ответил отец, пребывая в состоянии зависания. – Я разве тебе счастья не хочу? Да кем он ни будь. Пусть и волшебник, каковых не бывает нигде. Любишь его, волшебника-то?

– Как бы ты думал? Могла я, не любя, пустить в наш дом нелюбого? Могла убежать из «Города Создателя», о котором все только и мечтают. Поскольку ничего не понимают. Думать не умеют. Могла? Чтобы ходить за водой к колодцу и стирать в корыте? Работать на производстве по хлебовыпечке вместо сидения в тихом и удобном зале с книгами? А в цеху знаешь как? Не очень тяжело, но жарко очень.

– Где же он, твой волшебник, работает?

– Волшебник не может работать в цеху или на постройке дорог как ты. Он же не человек. Не такой как ты, как другие. Но денег он мне приносит больше, чем зарабатываешь ты.

– Ты смотри, чтобы этот волшебник не оказался вором.

– Вором? Фиолет вором? – Ива рассмеялась. – Да он с неба рухнул, папа! Он и не может чужого взять. Он не так скроен, чтобы вред хоть кому причинить. У него в лесу дворец запрятан, так там можно любую вещь сотворить при помощи его волшебства. Поскольку не могу я ничего тебе объяснить.

– Вроде и не безумная ты, а плетёшь такую ахинею. Какой дворец в лесу? Чего там не живешь, если дворец есть, полный волшебства? Чего работаешь в хлебопекарне, пусть и большой? – отец стал красным и несчастным. Он даже чаю не отхлебнул ни глоточка.

– Нельзя там жить. Ты понимаешь, во дворце том заключен некий разумный и мощный дух. Но он болен. Он должен исцелить сам себя, и тогда дворец сможет улететь на своё небо, вернее, за пределы неба, в звёздную глубину. Тогда Фиолет тоже улетит. А я каждую ночь молю Создателя, чтобы тот дух по имени Пересвет умер окончательно, и Фиолет никуда не улетел. Я говорю тебе чистую правду, папа, хотя она и похожа на вымысел ненормального человека. Я нормальная, папа. И больше, чем нормальная. Я очень счастливая. Фиолет сумел вылечить мою ногу от боли. Если его Пересвет починит сам себя, то он может починить и мою ногу так, что она будет нормальной. Такой же, как и до… Ну… Ты знаешь. Теперь у духа машины нет необходимого ресурса на то, чтобы сделать мне сложнейшую операцию. Если он истратит свой ресурс только на меня, то сам умрёт и вынужден будет зарыться глубоко в землю, как и положено мёртвому телу. Фиолет бы согласился и на это. Ради меня. Но он не уверен, что ресурса может хватить на операцию. А тогда – крах и мне и живому дворцу. Если ресурс иссякнет, то из дворца даже невозможно будет выйти наружу. Так там и задохнёшься, и погрузишься с ним вместе вглубь земли. Фиолет всегда рискует, заходя туда. Но он не может не заходить, поскольку должен проверять, как работает система корабля. Как Пересвет восстанавливается, или наоборот, разлаживается, угасает, распадается.

– То дворец, то корабль какой-то, то ещё дух появился вместе с Пересветом – Фиолетом! Что же с тобою такое? Доченька моя! Начиталась книжек от дураков в своей библиотеке, – отец взял себя ладонями за разгоревшиеся щёки и смотрел на безудержно говорившую Иву. Но как быть с печью?

– А вот смотри, – и дочь, взяв чистый лист очень плотной бумаги, провела по нему маленьким предметом, зажатым в кулачке, так что и видно его не было. По листу пошла рябь, и вскоре возник пейзаж, но не раскрашенный. Разлив реки, на острове Храм Ночной Звезды. – Фиолет сам раскрашивает, поскольку для того, чтобы был цвет, нужно более продвинутое устройство. А оно хранится во дворце. Его сюда нельзя принести. Оно работать не будет без подключения к общей сети, встроенной в сам «Пересвет». Фиолет подзаряжает там своё маленькое устройство, которое носит всегда при себе, и уже дома рисует что угодно и где угодно. Хоть на печи, хоть на стене можно.

Отец молчал, не верить глазам он не мог. – Дай-ка, гляну. Мне подари. Буду смотреть и о тебе думать. Помнишь, как ехали по разливу, и ты ещё мечтала о своих волшебниках? У меня сердце заходилось от жалости. Какие, думаю, тебе теперь женихи, бедняжка моя. Мечтай, не мечтай, не будет никого. Если только бродяга пропащий и польстится когда… а вот и польстился. Волшебник. – Ясень долго сидел в полной прострации. Чай заледенел, уютный дом дочери, прибранный, светлый и ощутимо наполненный счастьем живущих тут людей, окутывал его душу и внешним и внутренним теплом. Он понимал, что ей хорошо, что бродяга не бродяга вовсе, но вот кто? И тревога за возможное разоблачение недолжной для грубого мира сказки, её преследование со стороны тех, кто не хочет, чтобы жизнь была сказкой, её неизбежное изгнание при обнаружении туда, откуда она