– Какими лицами? О чём ты?

Вешняя Верба провела ладонью по лицу, изображая, как магиня меняет лица, – Вот так! Раз – одно лицо, провела рукой – другое лицо, ещё раз – третье лицо! – она таращила глаза, которые казались огромными. – Капа говорил, что собственными глазами видел её в Координационном Совете в самом шаре, узнал сразу. А она сделала вид полного его не узнавания. Прошла мимо в такой длинной тоге, вся в серебряных звёздах по подолу, а волосы были поверху посыпаны золотой пудрой. Глаза властные и такие, что не приблизишься, если ей того не надо. И ароматы невероятные за нею как шлейф тянутся. Дух такой, что нос прочистит, даже если у человека насморк. А то вдруг тут появилась как бедная старуха, никчемная и заброшенная – страж переправы. И опять пропала. Вдруг на днях опять возникла. Всё в той же роли бедной старушки. Подошла к Капе, придя в Храм, и сказала ему после уже ритуала поминовения предков: «Девчонку Вешнюю Вербу пришли в заречный и заброшенный посёлок ко мне в сопровождении её подружки Ивы. А то она со страху ребёночка скинет не ко времени. Твой ребёночек»? А он так испугался, встал как истукан, ноги отнялись. «Мой», – сипит. Не хочет, а выдал свою подлую тайну. А старый маг рядом стоит. Из-под козырьков-бровей зыркает, рот кривит, а сам от бабки той отшатнулся как от пламени. Всё как было, так Капа и рассказал мне. Страшно ему чего-то. Он тоже через меня просит тебя, чтобы ты меня сопровождала. Он сам нас завтра перевезёт через реку. И ждать обратно будет. У старика того, если мы надолго задержимся, даже поспать готов на грязном топчане. Или ты страшишься, как и я?

– Страшновато от твоего рассказа. А вообще я бабу Вербу не боюсь. Поеду. Приду утром на храмовую пристань.

Странная поездка на другой берег реки

В весеннюю пору всякое утро как первозданное. Нежные, стеклянные своей прозрачностью голоса птиц, розовеющее небо обещает всякому путнику чистый путь, несомненную удачу, о чём бы он ни замыслил. И, не отменяемую никакими скептическими и проверенными законами, вечность всякой душе. Фиолет спросонья едва ответил Иве на её поцелуй, даже не спросил, куда она собралась. Если уходит, значит надо. Сам же он ничего и никогда ей не объяснял. – Как хорошо, – только и сказал он, – просыпаться и видеть родное лицо. Я словно дома, – и опять уснул. Как и делают мальчики, любящие поспать. А он, хотя и был ровесником её отца, смотрелся как мальчик – её ровесник. Ива вздохнула, уходить не хотелось. Но обещание есть обещание.

У пристани в лодке уже сидела нахохлившаяся Вешняя Верба, укутанная в старое, поседевшее от носки, материнское пальто поверх знакомого и нарядного красного платья. Видимо, она боялась того, что в лодке грязно, а на реке холодно. Вешняя Верба была из многодетной семьи. Нарядов было мало. Красное платье из плотного шёлка было едва ли не единственным её нарядным. Все зарабатываемые на шёлкопрядильном производстве, нелёгкие в отличие от шёлковых нитей, деньги она несла в семью на усмотрение родителей, поскольку была старшей, незамужней. Поэтому она и мечтала удрать из дома куда угодно, с кем угодно. Вот Капа и прихватил дурочку за подол, прочуяв её куцые запросы. Обещал столичное жильё, свободу от скудной жизни, от родительской семьи, имеющей столько неработающих ртов, а что вышло? Горе вышло. Иве стало жалко Вешнюю Вербу, как не было жалко вчера. Лодка была дорогая, широкая, и Ива села рядом с подругой на одно сидение.

– У тебя других платьев нет? – спросила она. – Это не по погоде. Застудишься. Если хочешь, я отдам тебе свои платья. Совсем новые. У меня же много. Ты хотя и выше, но стройная, тебе будут впору. Приходи. Я вчера хотела, но забыла. Ты меня настолько огорошила своей новостью.

Вешняя Верба с благодарностью взяла её за руку. – Я знала, что ты моя настоящая подруга. Знала, что ты придёшь. А за платья спасибо. Я потом зайду к тебе, как вернёмся.

– Мать твоя не догадывается ни о чём?

– Спаси Создатель! Нет.

– Хочешь, я потребую у Капы, чтобы он поселил тебя, как и обещал в столице? Кто там тебя знает? А он пусть несёт ответственность. Вот увидишь, как он меня послушает. Ух! Вот он где у меня! – и юная женщина сжала кулачок.

Вешняя Верба с удивлением взглянула на Иву, – Скажи, а я посмотрю, что он ответит.

Погода обещала разогреться к полудню, настолько ярко светило солнышко. Но с реки дул неласковый ветерок, несущий в своих воздушных и незримых карманах остатки ледяных крошек, прихваченных по пути из глубин далёких лесов. Весна весной, а зимние, съедаемые вешним солнцем наледи ещё кое-где и сохранились. Вешняя Верба подрагивала, но не от холода, а от страха предстоящей встречи со страшной бабкой неизвестно для чего. Известно было лишь то, что это касалось самой тайны Вешней Вербы, совместной с Капой. Теперь и Ива была в числе посвящённых. И её не спросили, нужна ей их тайна или нет. Она задумалась, нужна? Однако, чужая тайна уже тяготила и её и делала в какой-то степени ответственной за неразумную подругу. Хотела бы она сама ребёнка от Фиолета? Она же знала, что никакого ребёнка от Фиолета не будет. Поэтому и не хотела. Не нужен был ей никто третий там, где было только их с Фиолетом счастье. И опять Ива упрекнула сама себя за бесчувствие ко всем, кто не она и не Фиолет.

Подошёл пасмурный Капа. А поскольку ясность и приветливость были редкими гостями в его душе, то в подобном определении не было и необходимости. На нём был щегольской пиджак вишнёвого цвета, розоватая рубашка, бордовые штаны и лаковые ботинки. Вешняя Верба замерла в восхищении от его роскошного вида, от явной любви и зависимости, к чему сам он остался равнодушным. Он поздоровался с девушками и сел за вёсла. Он даже не улыбнулся Вешней Вербе, не прикоснулся к ней, как будто и не знал её никогда. Иву затрясло от негодования. Едва они отъехали от берега, она обратилась к Капе, смело глядя в его тёмные властные глаза. – Ты обязан найти для Вешней Вербы жильё в столице, если уж не хочешь выделить ей хотя бы уголок на своём этаже. Ты что, не понимаешь, что девушку затравят, а будущему ребёнку нельзя развиваться в