Сначала он указывает, что «рушится производство, основанное на меновой стоимости, и с самогó непосредственного процесса материального производства совлекается форма скудости и антагонистичности». Дебаты вокруг концепции когнитивного капитализма поставили вопрос: как «классический» марксистский закон стоимости, теория стоимости, сформулированная Марксом в «Капитале», оказалась неподходящей для описания роста нематериального труда, то есть высокотехнологичных, высоко прибыльных, основанных на науке и информации типов деятельности, приобретших в рамках экономики в целом собственную динамику образования стоимости, причем такой, которую лишь в незначительной степени можно запасти, рассчитать, формализовать или объективировать. Поэтому, скорее всего, мало оснований сомневаться в том, что говорит Горц об этом.

Другие авторы, например Дэвид Харви, убедительно показали, как продолжающееся и расширяющееся накопление капитала в последние пару десятилетий отмечено такими чертами, как тенденция к изъятию, выводу активов, расхищению общественного достояния, его захвату посредством приватизации, корпоративного мошенничества, рискованной игры на фондовой бирже; не фиксируется никакого стремления инвестировать в живой труд на реальном производстве[182]. Все эти исследователи показывают или, по крайней мере, из их анализа вытекает, что живой труд является таким видом труда, которому грозит полное исчезновение. Маркс тоже говорил об этом:

Позиция Маркса в «Grundrisse» – это позиция оптимиста, радостно потирающего руки в ожидании созревания «материальных условий для того, чтобы взорвать эту основу». Он видит мир, который «исключает труд», который вращается вокруг «мертвого труда», вокруг производства социальной жизни под контролем «всеобщего интеллекта», видит мир, беременный своей противоположностью, мир как «движущееся противоречие». Поскольку, говорит он, сокращается время «необходимого труда» и поскольку существуют материальные условия и составляющие для создания «условий для общественного свободного времени, для сведения рабочего времени всего общества к все сокращающемуся минимуму и тем самым – для высвобождения времени всех [членов общества] для их собственного развития». В конечном счете – напоминает Маркс своим читателям, реальное богатство это не распоряжение прибавочным трудом, но «созидание – за пределами необходимого рабочего времени – большого количества свободного времени для общества вообще и для каждого члена общества»[184]. Не рабочее время, а свободное время является, по Марксу, мерой реального богатства, время, свободное для занятия искусством и наукой, время для досуга и образования, а не для праздности. Свободное время представляет собой «как досуг, так и время для более возвышенной деятельности», и то и другое «превращает того, кто им обладает, в другого субъекта»; так можно себе представить, говорит Маркс, «формирующегося человека». И однако – nota bene – говорить о «действительно свободном труде», т. е. труде композитора, артиста, писателя и других формах «индивидуальной самореализации» – «ни в коем случае не означает, что этот труд будет всего лишь забавой, всего лишь развлечением, как это весьма наивно, совсем в духе гризеток, понимает Фурье. Действительно свободный труд, например труд композитора, вместе с тем представляет собой дьявольски серьезное дело, интенсивнейшее напряжение»[185].

Любой участник любого альтернативного проекта сегодня – в Тарнаке и в Рио, в banlieue и в bidonville, при захвате пустующей земли и нелегальной «оккупации» – слишком хорошо знает, что отказ от формальной работы, «свободный труд» неизбежно оказывается дьявольски серьезным делом. Участие влечет за собой затраты времени (многих и многих вечеров!), небезопасность влечет за собой сомнения, нехватка ресурсов требует интенсивного напряжения. Не подлежит сомнению, что «высвобожденное время не означает отдых, – говорит Невидимый комитет. – Свободное от работы время, время простоя, время пустоты или страха пустоты – все это имеет отношение лишь к миру работы». И напротив, когда у нас будет свободное время, «не будет времени, которое нужно заполнить, а будет высвобождение энергии, не сдерживаемой никаким “временем”»[186]. В свободное время случается сартровский прыжок к свободе, появляется ответственность, которую человек должен взять на себя, чтобы утвердить свою свободу. Мы одни ответственны за смысл ситуации, в которой живем; мы одни придаем смысл нашему миру. Ответственность тяжела: мы делаем сознательный выбор, чтобы освободить себя, чтобы довериться себе, а затем должны принять ответственность за сделанный выбор. Тем не менее эта ответственность не имеет ничего общего и не должна иметь что-то общее с буржуазным или неолиберальным представлением о персональной ответственности, об ответственности за то, что кто-то тебя эксплуатирует. Коммунистическая ответственность, напротив, означает ответственность за самоутверждение, а не за самоосуждение.