– Второй дом славится чем-то подобным, но наоборот, – пояснила Харрохак. – Дар некромантов Второго дома – высасывать умирающих врагов, чтобы делать сильнее своего рыцаря.

– Рад…

– Говорят, они умирают, страшно крича.

– Приятно знать, что другие дома тоже странные.

– Нав!

– Я все равно готова.

Харрохак жевала щеку изнутри так энергично, что могла ее и прокусить. Она соединила пальцы, плотно сжала веки. Когда она заговорила, голос ее был почти нормальным:

– Почему?

– Ну, может, потому что ты попросила.

Тяжелые веки приподнялись, открывая злобные черные глаза.

– И это все? Все, чего ты хочешь? Такова страшная тайна, покоящаяся на дне твоей души?

Гидеон снова надвинула очки, скрывая чувства за дымкой, и сказала:

– А мне больше ничего не надо. – И добавила, чтобы сохранить лицо: – Ты задница.

Когда они вернулись, Дульсинея так и сидела на лестнице и тихо разговаривала со своим огромным рыцарем, который присел на корточки и слушал ее так тихо, как микрофон слушал бы оратора. Увидев, что Девятые вернулись в комнату, она попыталась встать – Протесилай поднялся и молча предложил ей руку. Харроу сказала:

– Мы совершим попытку.

– Можешь потренироваться, если хочешь. Тебе будет непросто.

– Интересно, откуда такое предположение? – спросила Харрохак.

– Не надо было? – улыбнулась Дульсинея. – Что ж, я могу присмотреть за Гидеон из Девятого дома, пока ты будешь там.

Гидеон не представляла, зачем нужно за ней присматривать. Она стояла перед лестницей, чувствуя себя бессмысленным придатком и хватаясь за рукоять рапиры, будто каким-то чудом могла бы ее использовать. Глупо быть первым рыцарем, если функция первого рыцаря – быть большой батарейкой. Некромантка была примерно так же ошеломлена. Она стояла рядом и махала руками, будто не могла понять, куда их деть. Потом коснулась рукой в перчатке шеи Гидеон, пощупала пульс и нетерпеливо задышала.

Сначала Гидеон ничего не почувствовала, кроме прикосновения к шее. Конечно, это было гадко, но это всего лишь Харроу касалась ее шеи. Потом она почувствовала, как зашумела кровь в артерии. Сглотнула – и комок прокатился по горлу под рукой Харроу. Может быть, была какая-то боль, тряска в черепе, слабенький рывок – но ничего сравнимого с давлением и дрожью, которые она запомнила с прошлого испытания. Адептка сделала шаг назад и задумалась, сгибая и разгибая пальцы. Потом развернулась и бросилась к барьеру. Вот теперь пришла боль. Она началась в челюсти. Вспышки разрывали ее от клыков до моляров, электричество терзало скальп. Она была Харроу, идущей в пустоту, она была Гидеон, трясущейся за линией. Она резко села на лестницу и не заметила Дульсинею, которая потянулась к ней, а потом отпрянула. Как будто Харроу привязала веревку ко всем ее болевым рецепторам разом и повисла на этой веревке, спускаясь с очень высокого обрыва. Гидеон еле различала некромантку, которая делала один ужасно медленный шаг за другим по пустому металлическому залу. Вокруг нее клубился странный туман. Гидеон не сразу поняла, что заклинание пожирает черные одежды Харроу, перемалывая их в пыль.

Голову пробило молнией. Инстинкт велел оттолкнуть ее, оторваться от Харроу, от ощущения нарастающего давления, от пустоты, как будто высасывали кровь. Перед глазами танцевали яркие огни. Она упала на бок и неожиданно увидела Дульсинею, положила голову на ее тощее бедро, очки свалились и упали на нижнюю ступеньку. Харроу шла вперед, будто против сильного ветра, в вихре черных крошек – и тут у Гидеон изо рта и носа потекла фонтаном кровь, перед глазами стало серо, воздух застрял в горле.

– Нет, – сказала Дульсинея, – нет-нет-нет. Оставайся в сознании.

Гидеон булькнула что-то в ответ. Сказать она ничего не могла, в том числе и потому, что кровь бодро лилась из всех отверстий на лице. Потом вдруг перестала: она засохла, покорежилась, все пересохло во рту. Боль спустилась к сердцу и пощекотала его, заставляя двигаться левую руку и пальцы на ней, левую ногу и ступню. Это была уже не боль. Казалось, будто кто-то пьет Гидеон сквозь огромную соломинку. Сквозь дымку она видела уходящую Харрохак: ее уже не окружали черные пылинки, а лишь обливал яркий желтый свет, который моргал и кусал ее пятки и плечи. Из глаз Гидеон брызнули непрошеные слезы – и тут же ушли. Все стало серым и золотым, а потом просто серым.

– Ох, Гидеон, – говорил кто-то, – бедная девочка.

Боль спустилась в правое бедро, потом в правую стопу, побежала по позвоночнику разрядами. Желудок скрутили рвотные позывы. Давление не уходило, Харроу все давила и давила, и Гидеон чувствовала, что если начнет сопротивляться, если просто возьмет и откажется, то все уйдет. Хотелось очень. Эта была уже такая боль, когда сознание уходит, оставляя только животные инстинкты: вопить как идиотка, дергаться, трястись и стонать. Отбросить Харроу или отрубиться, лишь бы стало легче. Если и было какое-то чувство, которое помогло бы ей удерживать связь, оно уже ушло. Гидеон поражалась, как сильно ей хотелось стряхнуть это все, свернуться в углу и орать. Орала ли она? О черт, как она орала.

– Все хорошо, – говорил кто-то, перекрывая шум, – ты в порядке. Гидеон, Гидеон, ты такая юная, не сдавайся, не предавай себя. Ты знаешь, это того не стоит, ничто этого не стоит, вообще ничто. Это жестоко. Это очень жестоко. Ты такая юная и сильная… и живая. Гидеон, все хорошо… помни это и не давай никому так поступить с собой еще раз. Прости. Мы хотим слишком многого. Прости.

Потом она припомнила каждое слово, громкое и четкое. Ей вытирали лоб и лицо, но она не чувствовала прикосновений. Она утратила контроль над конечностями, они дергались сами по себе, превратившись в пучки нервов и паники. Ее гладили по волосам, очень нежно, ей не хотелось этого, но она боялась, что ее отпустят, она укатится в поле и растворится. Она цеплялась за звук голоса, чтобы не сойти с ума.

– Она уже добралась, – сказал голос, – она берет коробку. Ты видишь, в чем там подвох, Преподобная дочь? Там должен быть подвох. Гидеон, я собираюсь зажать тебе рот. Ей нужно подумать. – Ладонь легла на рот, и Гидеон впилась в нее зубами, – Ну ты и хищница. Вот и она… может, они думали, что, если ее легко будет достать, заканчивать демонстрацию придется другими способами. Она должна быть защищена от дурака, Гидеон… я знаю. Жаль, я не там. Вот бы мне туда. Она открывает коробку… как же… Да, получилось! Я боялась, что она сломает ключ.

Гидеон, прижатая к тощему бедру, могла только орать, булькать и блевать, но тонкая рука заставляла ее молчать.

– Хорошая девочка, – говорил голос, – хорошая. У нее получилось, Гидеон! А у меня есть ты. Гидеон с золотыми глазами… прости. Это моя вина. Извини. Останься со мной, – торопливо велел голос, – останься.

Гидеон вдруг поняла, что очень замерзла. Что-то изменилось. Дышать становилось все труднее.

– Она упала, – сказал голос где-то вдали, и Гидеон рванулась – не от связи, а глубже в ней. Боль была такой, что она побоялась описаться, но холод ушел.