А Азия как лист дрожит.

Зверями правит лев един,

А у людей ты — властелин!

Ты — царь царей, ты — падишах.

Врагам своим внушаешь страх.

К твоим стопам я припадаю,

О помощи к тебе взываю!

Я об одном тебя молю —

Помочь несчастному царю!

Дальше, по мысли Акундинова, турецкий султан спросит: «Какую же помощь хочет мой брат — русский царь?». И вот тут-то Тимоха расскажет обо всех обидах, которые ему причинили. А на деле — дуля с маслом!

Великий визирь, коему «наследника» передали вместе с депешей от господаря Молдавии Василия Лупы, не спешил принимать решение. Что за человек Иоанн Каразейский, который, обмолвившись, вначале назвался Тимофеем… Будь он католик, двойное, а то и тройное имя никого бы не удивило (чем больше святых покровителей, тем лучше!), но у православных это не принято. Иван-Тимофей, правда, сумел объяснить, что был вынужден так долго скрывать свое истинное имя, что и сам стал забывать его. Правдоподобно. Но… Что-то смущало главного сановника великой империи.

Бумага, в которой царь Михаил давал во владение Иоанну Васильевичу Вологду и Пермь, выглядела убедительно. И как доложили визирю опытные люди, и печати, и подпись дьяка — подлинные. Но кто же, как не он, потративший полжизни на интриги, мог лучше знать, что любую грамоту можно подделать?

«Возможно, — размышлял визирь, — гяур и не лжет. Возможно, что он действительно сын покойного царя Василия Ивановича Шуйского. Только что это даст Блистательной Порте?»

Османская империя сейчас не имела ни сил, ни средств, чтобы начинать новую войну. Хлопот хватало с Польшей, Австрией и Трансильванией. Воевать с Россией, чтобы усадить на престол нового царя, — это даже и не смешно! До сих пор не отстроены крепостные стены Азова, разрушенные казаками, а из одиннадцати башен удалось восстановить только семь…

Господарь Молдавии скупо отписал, что «человек называет себя сыном бывшего русского царя Василия Шуйского и прибыл от короля Польши Владислава». Василий уверял, что Иоанн-Тимофей был нищ, а все его имущество сводилось к дорожной сумке да паре русских серебряных «чешуек», годных только для приваживания рыбы. Сам же «наследник» кричал, что господарь Молдавии обокрал его, отобрав все деньги, а главное — фамильную дамасскую саблю, которую в роду Шуйских передавали из рода в род.

Визирь опасался сразу отвергнуть пришельца… Вдруг после смерти Ибрагима новый правитель будет недоволен своим первым министром, который упустил возможность провести игру, имея на руках фигуру царя Иоанна Васильевича? Но надо было решить — останется ли фигура на доске всего лишь падати или сумеет пройти в хасти? Останется ли он Ивашкой (так по-русски?) или станет государем всея Руси Иваном V? И если ошибешься, то что же тогда? Отставка? Но отставка визиря, в отличие от прочих, влечет за собой не ссылку в Магриб или Бурсу, а шелковый шнурок, на котором положено самому же и удавиться…

Великий визирь размышлял. Как поступить? Василий Лупа, к которому нежданно-негаданно «свалился» очередной русский «царевич», не хотел ссориться ни со своим повелителем-султаном, ни с начинавшей усиливаться Россией. Пару лет назад в Молдавию заходил один такой самозванец, что называл себя сыном Дмитрия Иоанновича и уверял, что в Москве ему будут рады. В Москву его и отправили. Правда, привезли не целиком, а только кожу с головы. Для визиря было бы куда проще, если бы и этого прирезали где-нибудь в Яссах. Теперь же так просто отмахнуться от Иоанна нельзя. Интриганов и клеветников, толпящихся у трона больного падишаха, и разнообразных наследников хватает. А очередь желающих занять пост великого визиря тянется от Стамбула до Янины. Решив, что лучший судья в этом споре — время, визирь приказал отправить русского «царевича» в собственный сераль, препоручив его наблюдению старых слуг. Но так, чтобы не стеснять гостя.

Оказавшись в одиночестве, Тимофей скучал. В семалыке — мужской половине дворца — ему отвели несколько комнат. Сам первый министр — визирь приезжал домой редко и беседовать с русским не стремился. Слуги, выполнявшие обязанности соглядатаев и охраны, других языков, кроме турецкого, не знали. Был бы вместе с ним Конюхов, так было бы хоть с кем поговорить. За несколько лет скитаний бок о бок с другом Акундинов уже настолько привык, что старший и более опытный друг (когда трезв!) всегда поможет дельным советом! Но Костка, подхвативший лихоманку, остался в Варне. Жив ли он?

Кормили сносно. Конечно, по сравнению с изобилием пана Мехловского турки питались просто. Но после брынзы и кукурузных лепешек, коими полгода потчевали при дворе скуповатого молдавского господаря, плов с бараниной и бешбармак были весьма неплохими блюдами. Но все равно — привыкшему к людям Тимофею было тяжко. В гаремлык (женскую половину) его, понятное дело, не пускали…

Но все же, пожив с недельку, Тимофей обжился. А когда понял, что арестантом его никто не считает, то повеселел и принялся гулять по городу.

Стамбул был огромен. Можно было бродить целыми днями, угадывая среди домов и кварталов сохранившиеся развалины Ромейской империи. Рассматривая главную мечеть, бывшую двести лет назад храмом Святой Софии, Акундинов не испытал ни малейшего огорчения. Что ж, на месте турок он сделал бы то же самое!

Но памятники и храмы вызывали меньший интерес у Тимофея, чем рынки. В каждой из частей — махалл — Стамбула был свой «чарши» — рынок под крышей и множество торжищ — базаров. Соленый запах моря, смешанный со сладко-приторными запахами огромных рынков, суета и многоголосица создавали для столицы Турецкой империи ту неповторимость, которая отличала этот город от всех других столиц, где Тимофею довелось побывать. В нем не было неторопливой степенности Москвы, холодной надменности Кракова, бедности Ясс или пышной нелепицы Вены.

Тимоха с интересом наблюдал, как смуглолицые персы развязывали тюки со слежавшимися за долгую дорогу драгоценными коврами и мыли их в источнике под городской стеной, отчего узоры становились только ярче. Узкоглазые и желтолицые уроженцы «Чины» показывали звонкую фарфоровую посуду. Если покупатель хотел взять большую партию, но сомневался, то прямо на его глазах разбивалась любая чашка или плошка, и показывался гладкий излом. Но даже больше, чем фарфор, Акундинову приглянулся нежно льющийся шелк, который не пользовался у турок спросом, однако охотно разбирался купцами-христианами.

Индийские гости, которых выдавала ясность во взоре и тонкие, по сравнению с прочими восточными людьми, скулы, предлагали серебряные украшения — тончайшие цепочки, дутые перстни, серьги и браслеты по баснословно дешевой цене. «Эх, — вздохнул про себя Тимофей, — это бы добро да на Москву — озолотился бы!» Он представил, как скупает полпудика украшений и сбывает все это добро где-нибудь на Ордынке…

Немцы, англичане и французы, узнаваемые по европейскому кургузому платью, продавали стекло, оружие, вина, благовония.

Были тут и бородатые земляки, ходившие в Царьград из Твери, Нижнего Новгорода и Устюга Великого, не говоря уже о самой Москве.