Вернувшись в отведенные покои, Акундинов целую неделю с удовольствием вникал в хитросплетения родословий, заучивая, что дед Василия Ивановича Шуйского (соответственно его «прадед») Андрей Михайлович, глава Боярского правления при малолетнем Иване Грозном, был казнен по приказу царя. До этого, правда, он собственной властью успел смести аж двух митрополитов всея Руси! А вот прапрапрапрадед Василия (ему, стало быть, приходившийся тоже каким-то там «пра-пра») Василий Кирдяпа спорил за великокняжеский стол с самим Дмитрием Ивановичем Донским! Да и Москву Кирдяпа вместе с татарами знатно пограбил! Родоначальник же князей Суздальско-Нижегородской земли Шуйских, внук Всеволода Большое Гнездо, князь Андрей, хоть и был моложе своего брата Александра, прозванного Невским, но раньше его стал великим князем владимирским! Опять-таки, было чем погордиться. Андрей Ярославович был первым, кто осмелился сразиться с татарами!

«Ну, чего же я раньше-то всего этого не знал!» — сетовал Тимофей, вспоминая свой позор в Польше, когда он не сумел толком рассказать шляхте о своих славных предках. Но ничего. Он туда еще возвернется да и расскажет!

Как-то вечером, когда Акундинов, расстелив перед собой лист плотной желтоватой бумаги, сделанной из какого-то хитрого водяного тростника, разглядывал карту Османской империи с сопредельными землями, к нему явился слуга и передал повеление предстать пред светлые очи визиря.

В зале, куда обычно Тимофей не заходил (жил он в другом крыле, гостевом), на коврах сидел хозяин вместе с двумя гостями в русских платьях. Судя по шапкам — в немалых чинах. Так и оказалось…

Земляки, с трудом сидевшие на ковре, посматривали недобро. «Уж не по мою ли душу?» — подумал Тимофей и оказался прав.

— Переведи ему, — обернулся визирь к толмачу — низенькому турку с хитрыми глазками. — Передай, что прибывшие из Москвы посланники русского царя Алексея просят выдать его. Скажи, что русские не верят, что он сын царя Василия Шуйского.

Акундинов, еще до приезда в Турцию вполне сносно выучивший татарский, по-турецки хотя и не говорил, но понимал (хвала рынкам!). Но знание свое выдавать не спешил. И, как потом понял, совершенно правильно сделал…

— Великий визирь говорит, что ты самозванец. Говорит еще, что если ты не хочешь сам отправиться в Перу, в русское посольство, то он прикажет отправить туда силой, — сказал переводчик, блеснув глазенками.

«Ах, собаки! — со злостью подумал Тимофей, косясь на своих земляков. — Успели уже и толмача перекупить. Ведь переводит-то пес не так!»

— Ну, силой-то, положим, меня отправлять не надо, — туманно ответил Акундинов, соображая, как бы ему позамысловатей ответить. Ведь толмач, сволочь, может такого визирю наплести, что и вправду силой прикажет отправить! — Все, что можно решать добром, нужно решать добром. Ты лучше переведи великому визирю, что эти московиты не похожи на русских посланников — слишком уж вид у них зачуханный… Видывал я окольничих из Думы да дьяков видел — те постепенней будут да поосанистей. И одежа на них не в пример богаче должна быть! Может, дворовых мужиков ко мне каких-нибудь послали?

Тимофей рассчитал правильно. Старший из посланников, заслышав обидные слова, вскочил на ноги и закричал:

— Да знаешь ли ты, пес безродный, кто перед тобой? Я — посол великого государя царя Алексея Михайловича князь Семен Степанович Телепнев, окольничий. Мы, Телепневы, род свой от Рюрика числим. А со мной — думный дьяк Кузовлев Акинфий. Да ты, кал смердящий, в землю мне должен кланяться!

— Не из тех ли Телепневых ты будешь, что от литовцев-то бегали? — усмехнулся Тимофей. — Знатный князь… Токмо знатен род Телепневых только своими пятками, кои врагу показывали. Вы ведь и на Куликово-то поле не вышли. Верно, побоялись?

В «Полном Родословце», читанном Тимохой, было немало и выдержек из летописей о деяниях князей. Там, правда, говорилось лишь о том, что воевода князь Алексей Телепнев «отступиша от войска великаго Ольгердова, сметил силы его да ушел на Москву, к Димитрию Иванычу». Ну а на Куликово поле Алексей Телепнев выйти не мог, потому что был убит за два года до этого, на реке Воже.

— Да ты, холоп, моих пращуров вздумал позорить?! — страшным голосом заорал князь, покрываясь красными пятнами, и, вытаскивая из ножен саблю, рванулся к обидчику. — Да я тебя, выб…ка, сейчас, как собаку, зарублю!

Будь то в султанском серале, то оружие бы никто не разрешил пронести. Там, как и в государевом тереме на Москве, все было строго! Тут же, у визиря, где встреча считалась приватной, а не официальной, отобрать у князя оружие было бы бесчестным как для послов, так и для самих турок. Так что, вызывая гнев окольничего, Тимофей сильно рисковал. Однако на плечах у разъяренного посланника повис Кузовлев, а мгновенно вбежавшая стража сразу же нацелила на гостей копья, отжимая их от визиря и Акундинова…

Все-таки Телепнев был опытным послом. Он быстро остыл и, извинившись перед хозяином за вспышку, сел на место. Визирь отпустил стражу и усмехнулся, глядя на красного, как гранат, князя.

— Переведи, — сказал теперь сам Акундинов, старательно выговаривая слово по-турецки, а потом перейдя на русский: — Переведи великому визирю, что если он сам не защитит меня, как гостя, то я готов встретиться с русским посланником и саблей своей отстоять свою честь!

Толмач, вначале не сообразивший, что гость умеет говорить по-турецки, собрался, видимо, сказать визирю то, что было заготовлено заранее, но понял, что может попасть впросак. Виновато посмотрев в сторону московитов («а что, мол, я могу сделать?»), перевел правильно.

— И скажи великому визирю, — продолжал Тимофей, обращаясь к переводчику, но рассчитывая на слух русских послов, а не на визиря, — что я — законный сын русского царя Василия Иоанновича Шуйского. И хотя бесчестно царскому сыну с худородным князишкой биться, но я готов вызвать князя Телепнева на Божий суд!

— Это кто ж худородный-то? — опять стал вскипать Телепнев. — Ты, самозванец, на кого хайло разинул?!

— А ты, ишак, на кого хвост поднял? — в тон ему ответил Тимофей, переходя на турецкий язык и на турецкий же оборот речи, услышанный им как-то на базаре.

Толмач, удивленный такой тирадой, замер, не рискуя переводить. Визирь, довольный перебранкой, расхохотался.

Кузовлев, который был поумнее (или же похитрее), пока помалкивал. Потом, неспешно цедя слова и давая толмачу время, чтобы донести их до ушей визиря, сказал:

— Не знаю, какого ты роду-племени, но не можешь ты быть сыном Василия Ивановича. Не было у него детей. А если бы ты был сыном, то почему ж о тебе до сих пор ничего неизвестно было?

— Государю нашему покойному, — строго сказал Тимофей, — Михайлу Федорычу известно было. А вы кто такие, чтобы я пред вами отчет держать должен был? А ну-ка, грамоту царскую на то покажите!

Крыть послам было нечем. Ежели они хотя бы знали, как зовут стоявшего перед ними человека, — было бы проще.

— Великий визирь сказал, — сделал еще одну попытку уличить самозванца Кузовлев, — что в грамотке той писано, что покойный государь Михаил Федорович тебя наместником Вологодским и Великопермским назначил. Правда ли то?