— Вставай! — услышал он голос. — Обратно поедешь.

Говорили хотя и по-турецки, но понятно. Акундинов, приподнявшись, увидел, что над ним возвышается не кто иной, как садовник господина великого визиря. Правда, с саблей на боку и с камчой в руках он не напоминал садовника. Рядом стояли и другие «слуги». На их лицах невозможно было прочитать ничего — ни злости за побег, ни радости от поимки. Посмотрев в сторону спавшего рядом Мирчо, Тимофей увидел, что на накидке к красному и белому цветам добавился еще и багровый…

— Туда сходи, на дорогу, — кивнул садовник Акундинову, показывая на камень.

— Куда? — не понял он вначале, но потом дошло — чтобы в дороге не просился!

Пока он ходил по утреннему делу, никто из стражей-слуг даже не пытался его караулить. Правильно. А куда он денется-то?

— Похоронить бы… — робко спросил Тимофей, кивая на тело мальчишки. Садовник лишь отмахнулся — некогда, мол, а Акундинов не настаивал. Да и все равно, могилу копать было нечем, а таскать камни — та еще работенка.

Тело Мирчо оставили около камней. «Может, кто и похоронит, — утешил себя Акундинов. — А я, даст Бог, жив останусь, деду объясню, где парень лежит. Надо бы заупокойную заказать…»

Коня для Тимофея, конечно же, взять никто не догадался. Он надеялся, что кто-нибудь из всадников возьмет его к себе за спину. Как же! Руки связали, накинули на шею аркан и повели, как овечку, до самого Стамбула.

За день с Мирчо они прошли верст двадцать. Вчера думал — поболе бы! А сегодня, поспешая за верховыми, радовался, что кони из-за камней были вынуждены идти медленно… Радовался верст десять. Ну а когда началась хорошая дорога, после нее — пригороды, пришлось бежать рысью и радоваться опять, что старый садовник не пускает коня в галоп.

…Великий визирь по долгу службы не очень доверял русским посланникам (да и другим тоже). После беседы окольничего Телепнева и дьяка Кузовлева с Акундиновым он решил проверить — кто прав? Канцеляристы, разобрав донесения, касающиеся русских земель, подтвердили — никакого Вологодского или Пермского наместничества нет! Был в Вологде наместник, но давно, лет сто назад. Старый Селим-паша, лично не поленившийся посмотреть свитки, в коих записаны были имена всех государей, отыскал, что царь московский и всея Руси Василий умер тридцать шесть лет назад. Иоанну, в лучшем случае, было тридцать… Ну а когда садовник (он же начальник охраны) доложил, что русский гость сбежал, все стало ясно. Но все же визирю хотелось еще раз послушать этого наглого гяура.

Притащенный на аркане, грязный и оборванный самозванец, которому и передохнуть не дали, стоял на коленях перед малым диваном, где собрались только самые близкие к визирю, и вещал, делая паузы для толмача:

— Почтенные старейшины, — говорил Тимоха, не зная, как правильно обращаться к дивану. Переводчик, однако, бесстрастно переводил так, как нужно: — Я, законный наследник последнего русского царя из рода Рюриковичей, изгнанный волей злых недругов, прошу вас о помощи и взываю к справедливости…

— Что ты хочешь? — нетерпеливо перебил визирь, у которого были еще и другие дела. Диван же заседал совсем не ради самозванца!

— Хочу припасть к ногам великого султана и просить его дать мне войско, которое я поведу на Москву, чтобы вернуть то, что полагается по закону! — гордо заявил Тимофей.

— И сколько же войск ты попросишь у великого падишаха? — спросил Селим-паша, который командовал всей султанской пехотой, за исключением янычар.

— Пехоты попрошу, — неуверенно сказал Акундинов. — Конницу. Пушек еще.

— А сколь точно ты просишь? — И, видя, что гость не понял вопроса, чуть насмешливо уточнил: — Если ты просишь войско, то должен знать, сколько же надобно воинов, чтобы вернуть престол. Сколько, положим, тебе понадобится орудий, чтобы взять Астрахань?

— А Астрахань я и брать не буду! — воодушевился Акундинов. — Казаки тамошние сами ворота откроют, как только узнают, что к ним идет войско султана да с русским царем во главе!

— Ну а не откроют? — продолжал издеваться Селим. — Если стрельцы казакам не дадут ворота открыть?

— Сколько войск дать, так это уже его величество султан, государь турецкий решит, — выкрутился Тимофей, обливаясь холодным потом. — Мудрость его в военных делах всем известна. Мне только бы к его ногам припасть!

Против мудрости султана не смел возражать даже Селим-паша. Однако дальнейший разговор с самозванцем показался туркам излишним.

— Достопочтенный визирь, — подал голос один из присутствующих сановников, — стоит ли отнимать время у его величества, да продлит Аллах его годы, на этого лжеца?

— Думаю, нет, — немного подумав, сказал визирь. — У его величества хватает и более важных дел, нежели выслушивание лжецов и самозванцев. Думаю, этого человека следует казнить!

— Правильно, — согласились члены дивана, а визирь уже собрался крикнуть стражу, чтобы привести приказ в исполнение, как Тимофей, поняв без всякого переводчика, что речь идет о его голове, схватил за плечо толмача:

— Давай переводи! — быстро залепетал он, мешая русские, польские и татарские слова: — Шановные панове! Я хотел бы принять вашу веру. Ля ильям иль ильям! Якши?

— Что он сказал? — наморщился визирь.

— Сказал, что хотел бы обратиться в истинную веру, — сказал Селим-паша, которому пришлось общаться с казаками, бравшими Азов.

— Хм, — хмыкнул визирь, обведя присутствующих взглядом.

— Он — лжец и мошенник. Но если он желает обратиться в истинную веру, то наша обязанность, как правоверных, помочь ему, — заключил присутствовавший имам.

Визирь кивнул. Потом, взяв колокольчик, потряс его. Когда забежал один из слуг, приказал:

— Отведешь этого русского к Усману-хаджи. И пусть уважаемый учитель подготовит его к принятию истинной веры. Аллах велик. Возможно, что даже такие лжецы, как этот человек, приняв ислам, станут лучше.

…Тимофей, спавший на плоской крыше, проснулся, словно от толчка. Недовольно выставил из-под ватного одеяла всклокоченную голову и посмотрел на непривычно черное небо, на котором ярко сияли звезды. Однако кое-где темнота уже начинает рассеиваться, уступая место предутреннему сумраку. А скоро (когда можно будет отличить черную нитку от белой!) с высокой башни — минарета громко прозвучит голос муэдзина, призывающий всех мусульман к утренней молитве.

Акундинов, убрав башку обратно, заснул. И казалось, что только-только он смежил глаза, как окрестная тишина была разорвана протяжным криком.

— Вставай, — негромко, но твердо прозвучал голос хозяина и наставника — старого Усмана-хаджи, к которому его поселили. — Молитва — важнее, чем сон!

— Ну, так я же молиться-то по-вашему не умею, — попытался было возражать Акундинов, но был безжалостно сдернут с тюфяка крепкой рукой старика.

— Всевышний сам тебе слова подскажет! — загадочно сказал Усман и вывел его во внутренний дворик, где раб-христианин уже приготовил все необходимое для утреннего омовения.