– А ты-то чего дергаешься? – проворчал друг, ворочая прутиком в золе крупную картофелину. – Все ништяк! В ментовку никто жаловаться не станет – сами нарвались.

– Ты ж ему глаз рассек!

– Не-а, – подумав, ответил Кузьма. – Лоб и щеки. Теперь запомнит.

– Можно было и без «писки», – гнул свое Глинский. – Мы же не на войне.

– А когда они тебя отдолбали, они тебя жалели?

Глинский промолчал. Если бы не его ловкость, он мог бы тогда и не отделаться одним зубом: Ванька и его друзья, кроме кулаков, активно орудовали стальными арматуринами.

– То-то, – верно оценил Колькино молчание Кузьма. – Совсем, суки, страх потеряли. Я его потому и полоснул. Заживет за неделю. Но больше не полезет. И другие остерегутся.

– Все равно…

– Что – «все равно»? – взвился Кузьма. – Моего друга уделали, я отомстил. Какие базары? Ты бы за меня не влез?

– Влез бы, конечно, – вздохнул Николай.

– То-то и оно, – еще раз сказал Кузьма.

– М-да, – только и сказал Глинский. Он ни на минуту не сомневался, что Кузьма полезет за него в огонь и в воду. Не жалея ни своей, ни чужой жизни. Это и беспокоило юного тогда Колю Глинского.

Дорожки у них разошлись через три года после той памятной драки. Николай собирался в институт, а Кузьма отбывал свой первый срок, правда – условный: полтора года за вскрытие табачного ларька. Украл на десятку, а судимость получил настоящую.

Глинский даже не пытался ругаться и перевоспитывать друга: Витя, так сильно и не выросший, внутренне вполне сформировался. Его предстоящий путь печалил Николая, но был для Глинского ясен и для Кузьмы – неотвратим. Одного Глинский не мог предвидеть: что Витек пойдет в настоящую тюрьму вместо него самого.

А дело было так. Устав от трудов праведных, абитуриент Коля пошел на танцы в поселковый клуб. Место, конечно, не самое спокойное, но тяжелую руку Глинского – хоть драк он не любил – все хорошо знали. Собственно, поэтому и драться-то ему в последние годы почти не приходилось.

Зато он любил танцевать. И делал это отменно, как и все, что его увлекало. Протанцевав два или три раза со знакомыми девчонками – он пользовался большим успехом у слабого пола, – Глинский заметил незнакомую девицу, скромно стоявшую у стенки.

– Можно вас пригласить? – подлетел он к ней, когда проигрыватель, установленный в углу на столе, заиграл вновь.

– Можно, – улыбнулась та.

Девушка танцевала неплохо, да и Глинский в грязь лицом не ударил. К концу вечера он уже знал, что ее зовут Лена, что она дочь командира воинской части, расположенной неподалеку от поселка, учится в Свердловске на первом курсе консерватории и приехала к отцу на неделю.

Глинский не имел особого опыта в общении с девушками. Его убеждения не позволяли ему больших вольностей. Но и монахом сильный, красивый парень тоже быть не собирался. Короче, задела его приезжая по полной программе. И он, конечно, пошел проводить ее до части. Лена не возражала. Однако не успели и ста метров пройти, как из тьмы вынырнул армейский «уазик» с брезентовым верхом. А из него – молодой лейтенант в свеженачищенных сапогах. Про сапоги Николай понял еще даже до того, как они мелькнули перед фарами, – по запаху.

– Леночка, мы за тобой! – сказал летеха.

– Спасибо, Славик. Меня проводит Николай.

– Нет уж, – не согласился парень, почуяв соперника. – Давай-ка в машину!

– С чего ты взял, что можешь мне приказывать? – спросила Елена. Несмотря на нежный возраст и хрупкое телосложение, в ней чувствовалась ясная и спокойная внутренняя сила. Может, этим она и привлекла обостренное внимание Николая.

– Я за тебя отвечаю, – жестко ответил лейтенант. – И по лесу одну с детдомовской шпаной не пущу. – Поселок был маленький, все друг друга знали. И конечно, лейтенант был в курсе того, что с Николаем запросто можно отпустить девушку в лес. Но любовь – зла: часто делаешь то, за что потом может быть стыдно.

Насчет детдома тоже все было не так. Последние два года Николай хоть и жил в своей старой комнате, но воспитанником уже не был. Числился истопником, выполняя по совместительству кучу других задач: от помощи шоферу дяде Вале до преподавания математики отстающим. А в свободное время готовился в вуз, правда, пока не знал какой. И в технику тянуло, и в богословие. Но выбрать путь священника он все же не считал себя готовым.

– Я думаю, ты не прав, – сказала Елена.

– Давай сделаем так, – предложил офицер. – Я за тебя отвечаю, поэтому ты с водителем поедешь в часть. А мы с товарищем сами во всем разберемся.

– Только драк не хватало! – вспыхнула девушка. – Ты что, дикарь?

– А с чего ты решила, что мы будем драться? – удивился лейтенант. – Он же еще сопляк. Просто поговорим, и все.

– По-моему, ты сам еще сопляк, – неожиданно жестко ответила Елена. И, обернувшись к Николаю, добавила: – Извини, пожалуйста. И его, и меня.

После чего влезла в услужливо открытую дверцу: она понимала, что ситуация разрядится лишь с ее отъездом, и не хотела ничего усугублять.

Оскорбленный в лучших чувствах – еще ни одна девушка не нравилась ему столь откровенно, – Глинский приготовился к жестокой драке. Но летеха покуривал «примку» и был безмятежен.

– Я против тебя ничего не имею, – сказал он. – Просто эта девушка не для таких.

– Каких – таких? – начал заводиться Глинский.

– Сам знаешь. – Офицер ловко затушил сигаретку об каблук. – Еще раз увижу с Леной – оторву яйца. Понял, сопляк?

– Я на ней женюсь, – вдруг сказал Николай. Сказал что думал. Такие люди, как он, сильные и цельные, влюбляются сразу и никогда не меняют своих привязанностей.

– Дурак ты, – сказал летеха и… врезал ему в челюсть!

Николай упал прямо в грязь, с полминуты отходил от нокаутирующего удара – Вячеслав был чемпионом округа по боксу.

– Все понял, щенок? – спросил лейтенант. Но парнишка, уже пришедший в себя, нашарил в грязи тяжелую палку и с каким-то звериным рычанием начал подниматься.

Лейтенант слегка стушевался: некоторые разговоры про Глинского и его свирепого дружка все же доходили и до молодых военных, свободное время проводивших на поселковых танцах. Но он все равно не мог счесть Колю серьезным противником, хотя бы из-за семи лет разницы в возрасте. И жестоко ошибся: дубина описала замысловатую дугу и с хрустом обрушилась на голову обидчика.

Потом самому же Глинскому и пришлось тащить летеху к мерцающим вдалеке огням клуба. Предварительно он перевязал подручными средствами окровавленную голову лейтенанта.

Нельзя сказать, чтобы Глинский особо сильно испугался содеянного – он считал себя абсолютно правым и, кроме того, видел, что дубина лишь оглушила противника, не проломив черепа: хрустнула в момент удара сама палка, ломаясь о крепкую голову боксера. Поэтому Николай был сильно удивлен – даже потрясен! – когда его, с трудом доволокшего свою ношу, тут же, прямо возле клуба, взял под стражу один из трех поселковых милиционеров. Еще более он ужаснулся, когда посреди ночи к нему в единственную камеру здешнего СИЗО – крошечное, провонявшее потом и дешевым куревом помещение, – приперся лично капитан Гвоздев, чекист из части, которой командовал батя приглянувшейся ему девчонки.