– Я уже смотрел твое дело, – сказал он. – Тебе хана. Недаром говорят: яблочко от яблони…

– При чем здесь это? – спросил Глинский. Хотя он уже сам понял при чем. Теперь ему припомнят все. Прежде всего – отца, почти не вылезавшего из ссылок и лагерей. Потом – крестик, который он, не скрывая, носил на шее. А самое главное – находясь в стае, нельзя сильно отличаться от ее членов. С точки зрения стаи, подобное преступление непростительно.

Парень приуныл. Он, конечно, был крепок духом. Но кого в семнадцать лет не напугает тюрьма?

Хотя и такие персонажи встречаются.

С трудом заснув и промаявшись часок-другой кошмарами, Николай проснулся от шума. А проснувшись – не смог поверить своим глазам! На нарах напротив возлежал Виктор Геннадьевич Кузьмин собственной персоной!

– Как ты сюда попал? – изумился Глинский. Он даже подумал, что Кузьма прибыл из-за него. Как в воду глядел.

Выяснилось, что Кузьма и его опытный взрослый кент «подломили» очередной объект. И на этот раз не какую-нибудь там табачную лавку, а единственную в поселке сберкассу. Сигнализации там никакой не было, но злодеям не повезло: странное шевеление в сберкассе, закрытой еще с вечера, заметила бдительная бабка, чуть не до утра разыскивавшая загулявшую козу. Далее – дело техники: менты – за премией, кенты – на нары. Правда, Витькин кент, делавший основную работу, как раз успел вовремя смотаться. А Кузьма, стоявший на стреме, был заловлен.

– Все на себя возьму, – хвастался Витька.

– Зачем? – недоумевал Глинский. – Одно дело – организация, другое – на шухере постоять.

– Все едино, – объяснил своему образованному другу Витька. – Смотри сюда. У меня полторашка условная есть? Есть. Участие в банде есть? Есть. Мне так и так срок выйдет. А сидеть можно всяко. За взлом сейфа мохнатого – пидором сделают. А за грабеж, да еще кто кентов не сдал, нормально отсижу. Такая моя судьба, – беззаботно закончил Кузьма, уже давно косивший под своих блатных учителей. Глинскому это никогда не нравилось, но он понимал тщетность всех своих попыток изменить Витькины взгляды и продолжал воспитывать его лишь по инерции.

– И сколько тебе дадут? – спросил Николай.

– Минимум – три. Максимум – семь. С поглощением меньшего срока большим. – Парень не терял зря времени, подковался изрядно. – Попаду на малолетку, так что ништяк, – веселился неугомонный Кузьма. И вдруг до него дошло: – А ты-то что тут паришься?

Николай рассказал про последние печальные события, умолчав разве что о Лене и чувствах, которые она в нем вызвала: все равно его другу их не понять.

– А как же институт? – с тревогой спросил Витька.

– Накрылся институт, – грустно ответил Глинский. – На ближайшие два-три года. Мне этот капитан чуть ли не терроризм шьет. И отца приплел туда же.

– С-суки, – вызверился кореш. Потом что-то обдумал и быстро, понизив голос, заговорил: – Слушай, Колян, тебе в тюрягу нельзя.

– Куда ж деваться? – с тоской ответил Николай. – Ничего, выдержу. Отец же выдержал.

– Не, тебе нельзя туда, – гнул свое Кузьма. – Слушай, я все придумал.

– Что ты еще придумал? – раздраженно спросил Глинский. Ему хотелось полежать, ни о чем не думая и ничего не вспоминая. Кроме, может быть, последнего танца с Леной. Ему почему-то показалось тогда, что не только он испытывает к партнеру теплые чувства. Что-то такое было в ее интонации. Хотя, конечно, такая девчонка с зеком переписываться не будет…

– Все ништяк, Колян! – почему-то перешел на шепот Кузьма. – Ты ему вхерачил около одиннадцати?

– Примерно, – не понимая, к чему клонит друг, ответил Глинский. – Клуб еще работал.

– А меня повязали в три утра.

– Ну и что?

– А то, что я был с тобой. Увидел, что ты с этим сраным лейтенантом сейчас сцепишься, взял дубину и врезал мудаку! Явка с повинной, очень раскаиваюсь. Вычтут из моих «ларечных» на его лечение, – уже откровенно ржал Витька.

– Ты что, охренел совсем? – Такой дури Глинский не ожидал даже от своего беспокойного друга.

– А что? – горячо шептал Кузьма. – Кто чего докажет? Он после удара, как ему верить? Я сознаюсь. Ты даже можешь молчать, мол, чтобы друга не сдавать. А мне хуже не будет. Это ж легкое телесное. Я ж тебе говорю: больший срок поглощает меньший.

Глинский всерьез задумался. Все его существо противилось такому выходу из сложившейся тяжелой ситуации. Да, конечно, полжизни бы отдал, чтобы только не в тюрьму. Но сваливать все на Витьку?

– Нет, – сказал Глинский. – За свои грехи отвечу сам.

Долго еще уговаривал Кузьма Глинского. И материл, и упрашивал. И объяснял, что ему-то точно хуже не будет! Ничего не помогало: Николай уже преодолел искушение и на уговоры не поддавался.

И все же Витька, малограмотный и уж точно не читавший учебники по нейролингвистическому программированию, сумел найти аргумент, заставивший Николая еще раз вернуться к обсуждению.

– Колян, ты же помнишь, что у меня туберкулез находили?

– Да. Но вроде ведь обошлось?

– Это пока на свободе. А попаду на нары – все может по новой начаться.

– Что же делать?

– Да то, что я тебе целый час талдычу. Давай я сяду, а ты меня будешь с воли греть. При тубере главное – жратва. Да и лекарств в зоне хрен найдешь. Я тебя не просто отмазываю. Я себе жизнь спасаю.

Глинский снова надолго задумался. Он понимал, что Витька придумал это только сейчас. Но туберкулез у него действительно находили. И жратву с лекарствами, кроме него, Глинского, Витьке в зону точно никто не передаст.

– Ладно, – принял он решение. Они обговорили детали, чтобы не путаться в показаниях.

Уже под утро отвернулись к стенкам, поспать. Витька заснул счастливым. А Николай ворочался и ворочался, никак не мог забыться спасительным сном. Он видел серьезность главного Витькиного аргумента. Но не был уверен, хватило бы его для принятия решения, если бы не тяжелый, животный, воспитанный еще частыми отцовскими «отлучками» страх Глинского-младшего перед тюрьмой.

Борцы с преступностью сначала восприняли Витькину «явку с повинной» со смехом. Местным ментам было в общем-то все равно, кто из парней сядет. Просто им не нравилось, что их дурачат. А вот капитан Гвоздев из кожи лез, чтобы разоблачить подлого уркагана.

– Вот же мудаки, – смеялся Витька, приходя с очередного допроса с заплывшим глазом. – Не сознаюсь – лупят! Сознаюсь – тоже лупят! Нет в жизни счастья!

Глинского почему-то не прессовали, отчего он еще сильнее переживал происходящее.

Самое удивительное, что к нему на свидание пришла… Елена! Он чуть язык не потерял, увидев, кто его вызывает. Она пыталась расспросить его об обстоятельствах драки, но он отказался с ней разговаривать. Только смотрел расплывающимися от слез глазами, как она уходит, надменно и прямо держа свою красивую спину.