Мама у Жени была очень красивая. У нее были такие большие, влажные карие глаза и всегда смеющийся рот.

А как-то дома разразился скандал. Мама плакала в ванной, а дед бегал по прихожей мимо двери ванной и орал на нее, что она шалава, идиотка, что жизнь ее не учит, и другие грубые слова на нее орал. Бабушка сидела на кухне и капала себе валокордин, а потом решила вмешаться, чтобы маму защитить, но дед на нее замахнулся в сердцах, бабушка отпрыгнула в сторону и тоже заплакала.

Потом мама умерла. Женьке тогда было восемь. Ее увезла неотложка, и мама больше не вернулась. Медики ругали бабушку, что так долго не вызывала «Скорую», а бабушка только плакала. Мамино лицо больше не улыбалось, оно было серым с зеленоватым оттенком.

Злая врачиха сказала на выходе: «Слишком долго лило».

Женька потом подслушал, как бабушка в своей комнате плакала и говорила деду: «Это Бог нас наказал, Коля».

Дед молчал и как-то странно прихрюкивал, Женя потом понял, что это он так плакал. Маленький Женя решил, что дедушка никогда не плакал, вот и не получается у него по-настоящему. То ли дело он, Женя! Он так может зарыдать, что все сразу начнут бегать вокруг и задавать вопрос: «А что с нашим маленьким случилось?»

Очень скоро он понял, что уже не маленький.

Деда Коля умер через полгода, от инсульта.

Бабушка сильно изменилась, не улыбалась почти. Но внука любила беззаветно. Им нравилось сидеть по вечерам вдвоем и пить чай перед телевизором, смотреть мультики про Чипа и Дейла, разговаривать о том о сем.

Говорил, конечно, Женька, а бабушка Таня его внимательно слушала. Умная была у него бабушка.

Когда Жене было лет примерно одиннадцать, случилась пакость – сломался видеомагнитофон. Конечно, не катастрофа, а именно пакость, но все же. Денег на ремонт не было, на новый видак – тем более.

И тогда бабушка Таня так просто сказала: «Женюль, почини, пожалуйста». Она всегда говорила ему «спасибо» и «пожалуйста», а он ей тоже.

Женя даже и не удивился ее просьбе. Ну а как же? Деда был жив – чинил все, а теперь должен он, Женя.

Женя вскрыл, как сумел, отверткой верхнюю панель, что-то там увидел, что-то ему показалось, что-то он понял. Сказал солидно, что лентопротяжка барахлит и что ему нужно к Лехе на третий этаж. Вдвоем с Лехой они видак и починили, а бабушка Таня усадила их перед телевизором и поставила на журнальный столик перед мастерами коробку зефира в шоколаде.

Потом Женя менял прокладки в подтекающем кране на кухне, потом смазывал веломоторным маслом заедающий дверной замок, потом он научился еще много чему, а может, и не совсем научился. У него это как-то само собой получалось.

Бабушка говорила – гены, и улыбалась.

Но с выбором вуза она настояла на своем – никаких дизайнерских, никакого менеджера и никакого инженера. Только на бухгалтера. Только! Это та специальность, которая нужна при всех режимах и перестройках.

Женя послушался. Тем более что предпочтений особенных у него не было, а бабушке он привык верить.

Поступил в институт финансов и права на отделение бухгалтерского учета, правда, на платное обучение. Учиться ему было, во-первых, легко, а во-вторых, весело. Из-за девочек. Девочек в их группе было много, а пацанов – всего четверо. К концу второго курса Женю даже приятно тошнило от обилия контактов.

Доучился, защитился, получил диплом.

Да, потом была армия. Все бабушкины денежные запасы ушли на обучение, так что «отмазаться» не удалось, пришлось служить.

Никто не обещал его ждать, а он никого не просил ждать, письма писать и приехать через полгода на присягу.

Служил под Москвой в одной из саперных частей. Перед дембелем попал под взрывную волну во время разминирования какой-то рухляди, на которую наткнулись копатели из Москвы. У тех мозгов хватило связаться с милицией, а уже МВД обратилось за помощью к ним в часть.

Рухлядь была насквозь ржавая – ящик снарядов для противотанковой пушки времен Второй мировой. Сдетонировало на несколько секунд раньше расчетного времени.

Месяц потом Женька провалялся в госпитале, а потом попал под комиссию. Вернулся домой на два месяца раньше – с инвалидностью и отвратительной контузией, которая не давала ему вообще никакой возможности не только работать на компьютере, но и смотреть телевизор. И работать с бумагами. А также читать дольше пятнадцати минут.

А в остальном практически здоров. Ха.

Бабушка Таня переживала очень. Очень. Она и слегла-то, наверное, из-за чувства вины. А он ее успокаивал, как мог. Говорил, что, типа, ничего страшного, найдет он себе работу, да если и не найдет, то на пенсию прожить можно.

А бабушка ему сказала: «Вот помру я, а ты начнешь по помойкам шарить, красть помидоры на рынке и клянчить рубль на сигареты».

Он смеялся над ней, а на душе было тяжело. Не оттого, что всерьез принимал ее страхи, красть и клянчить не будет он ни за что. Но положение все-таки было такое, что хотелось выть. Бабушку Таню было жаль, только поэтому не выл.

Потом она попала в больницу, затем ее оттуда выписали. Умирать, как сказала сама бабушка.

За несколько дней до смерти она сказала:

– Может, тебе и ни к чему, но ты послушай все же. Мало ли. Вдруг ты захочешь креститься. А ты крещеный уже, Женечка, я по секрету от всех крестила тебя. Ты помнишь дедушку?

Женя усиленно закивал. Конечно, он помнит дедушку.

Бабушка продолжила слабым голосом:

– Он ведь рациональный очень был, Коленька мой. И религию считал бабской придурью, и священников ругал по-всякому. Да какая теперь разница… Вот, Женечка. Поэтому я по секрету тебя и крестила. Даже мама твоя не знала.

Женя пожал плечами.

Какая разница? Крещеный, некрещеный, правоверный мусульманин, буддист… Все это условности и предрассудки.

Но бабушку огорчать не стал, погладил ее по руке, сказал: «Спасибо, бабуль».

– Ты заходи иногда в храм Божий, а Женюль? – вновь заговорила бабушка, но как-то несмело, как будто боялась, что он ответит ей грубо или просто встанет и уйдет в свою комнату.

Но Женя молчал, поэтому она тихо продолжила:

– Свечечку за всех нас поставишь, за упокой душ наших. Все мы грешные…

Женя хотел сказать ей: «Ну что ты такое говоришь, баба Таня, ты еще поживешь!..», но посмотрел на нее и осекся. Бабушке от него не это нужно. И он пообещал заходить и ставить.

А после похорон загрустил,