я один был, то там бы и остался, — подключается он, — Рик от тебя не отходит. Приглянулась ты ему.

— И он мне. Хорошая собака.

— Дочка, давай рассказывай, как было и что видела, — велит Ганна.

Я рассказываю. Они вдвоем задают вопросы, уточняют цвет, мои ощущения и действия. Когда все выспросили, спросила я:

— Я так понимаю, все правильно получилось. И на что это повлияет?

— Я далеко не заглядывала, — Ганна смотрит на деда, — если коротко, то Беларусь теперь от России не отойдет далеко. Рядом будет. Как не попытаются оторвать, не получится.

— А Украина?

— Там не получилось, насколько я знаю.

— То есть, как не будут стараться — не удержат?

— Пока так, — вздыхает она.

— А как ты это видела, расскажешь?

— А это не я. Это Юрась. Который тебя тащил. Он у дома гуляет, ждет, когда встанешь.

— Так чего ждать? Зашел бы, если поговорить хочет.

— Можно? Юрась! — кричит Ганна за порог.

Дверной проем загораживает широкоплечая фигура в просторной рубахе. Смотрю на лицо с окладистой бородой. Ульрих!

— Здравствуй, Маша. Это сюрприз, но я надеюсь на понимание.

— Сюрприз. Не то слово. Все понимание после объяснений. Они знают, кто ты такой?

— Знаем, Марыся, — кивает Ганна, — я его и нашла. Там ему жизни больше нет. Дед рассказал мне, куда собираетесь. С вами просится.

— То есть, все знают, кто и куда идет. Одна я лежу тут в блаженном неведении, — начинаю сердиться.

— Внуча, не ругайся. Так надо было. Про энергию тайны знаешь же. И так каждый лучик силы на счету.

— Так объясняйте.

— Географически мы дойдем до озера Шо. Приходи в себя. Еще будет время поговорить. Да и я восстановлюсь.

С утра меня накормили простоквашей с толченой крапивой. Потом Адарка утянула меня на ручей. Из родника, обложенного камнями журчит вода, сначала в купель из черных бревен. Потом среди сосен и дальше в болото. С собой у нее ведро. Ни говоря ни слова она раздевает меня до гола. Набирает ведро ключевой воды и, встав на приступок, выливает сверху на меня. Не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. Такая жгуче ледяная вода. «Стой так, не двигайся» — командует она. И выливает еще два ведра. Замечаю, что чего-то нашептывает.

В глазах просветлело. Дарья протянула белый сверток. Длинное платье с красными узорами по вороту и рукавам. Ворот круглый, в славянском стиле. Я одела прямо на мокрое голове тело.

«Теперь дыши, — говорит она, — сказали, ты умеешь». Минут десять уходит на упражнения. Потом заели комары, и мы со смехом бросились бежать до избушки. Деда всесегодня не видно, как и Ульриха. Адарка рассказала, что остров километра три в длину и километра полтора в ширину. Проход только с одной стороны. Кто на нем ещеживет, и ей точно не известно. Я живу с Дарьей. Ганна одна. И гостей ночевать не берет. Домиков с десяток. Есть огороды и баньки. Чужих людей отводят. Даже вертолетчики мимо пролетают. Вокруг засека: деревья подрубили на высоте роста человеческого и на бок повалили. Получился непролазный валежник. Среди засеки столбы со знаками особыми. Глаз отводят, место таят. Но пока Адарка так не умеет. Я тоже.

Вечером Ганна нас учит.

— Энергия разных видов рассеяна вокруг нас. Надо ееструктурировать и предать нужною форму. Одно из средств — образ знака.

— Сам по себе он будет работать? — спрашиваю я.

— Если вы про отвод глаз, то нет. Это просто линии. Нужен энергетический ключ — тот смысл, который ты придаешь ему.

— А есть, которые и сами по себе? — спрашивает Адарка.

— Все вокруг — организованная энергия. Любой листик или тучка. И линии тоже. Так силу можно собрать, направить, но программу задаете вы.

Ганна показывает нам несколько примеров и отправляеттренироваться. Задача простая — на земле нарисовать такой знак, чтобы закрутился маленький вихрь. У Дарьи получается сразу. Несколько листиков и пыль будто подхвачены ветром на метр вверх и покрутившись опадают.

Я пока думаю. Она хочет мне помочь, но как тут поможешь? Понять нужно.

Раз энергия рассеяна, значит, она не моя, а этого места. Пытаюсь увидеть. Вот она! Я такое раньше делала, когда дед Егор учил. Но теперь ее надо направить и задержать — она на месте не стоит. Рисую знак, похожий на спираль. Невидимый язычок пытается вырваться. Закручиваются листья и мелкие ветки, пыль и камешки. Столб вихря метров на пять. Вижу, как язычок выпрыгивает и уходит через верх. Все затихает. У дома стоит Ганна, приложив ладонь ко лбу. Смотрит и улыбается.

На следующий день прошу у нее помощи. Рассказываю про свои безуспешные упражнения по взыванию к крови и роду.

— Тут более глубокая проблема, твое естество, — отвечает она, — вечером попробуем разобраться. До вечера есть тебе нельзя.

В сумерках она зовет меня к себе в дом. Там уже дымится какая-то трава. Сизый дым под потолком.

Ганна уложила меня на скамью. Я погружаюсь в блаженную теплую темноту. Ганна держит мою голову в руках. Чувствую голубоватые лучи силы от ее ладоней. Проваливаюсь туда где нет верха и низа, далеко или близко.

Появляется фигура в белом одеянии. Нечетко ее вижу. Точнее, ощущаю.

— Вы моего рода? — посылаю мысль.

— Нет. Твое тело для нашей родственной души. Но ее там нет. Ты — другая. Та душа ушла и теперь с нами.

— А кто я тогда?

— Душа. Ты. Атман.

— Так это не мое тело?

— Изначально оно не тебе предназначено. Ты — в нем. Ты меняешься под его влиянием. Используешь его возможности.

— Это хорошо или плохо?

— Никак. Все зависит от того, что ты делаешь и к чему стремишься. Тело — набор свойств, которые ты не можешь преодолеть, если тебе его мало. И можешь использовать, если понимаешь, зачем.

— Я кто? Сказали, что я не типичная девушка.

— В Царствие Небесном нет ни мужеска пола, ни женского. Не читала разве? Вся твоя нетипичность — остатки памяти восприятия прежних жизней и стремление преодолеть животную природу.

— А кто ты?

— Патриарх рода, кровь которого течет в твоем теле.

— Кровь моя, но душа не та? Конфликт какой-то.

— Таков Замысел. Так надо для тебя.

— Почему я не чую кровь? Я так старалась.

— Потому что душа на нее не настроилась.

— Но могу присоединиться к вам?

— К нам нет, у тебя свой род. Нужно поговорить с родом, которому принадлежит душа.

Фигура заволакивается туманом, но не исчезает. Появляется старец с седой бородой. Но одновременно ему лет тридцать. И я узнаю своего деда! Не помню, кто он и когда, но