Жаль, не было рядом Артура. Мы бы держались друг друга, шутили и смеялись. Можно было бы на всех смотреть, потому что когда ты не один, это не выглядит подозрительно. Он бы, наверное, подначивал меня и издевался над моей наготой, но я уже привык к его шуткам. Ему предстояло попасть в эти стены только через полгода.

Наконец, бугай встал и вразвалку, кряхтя, как будто выйдя из бани, вошёл в кабинет. Теперь надо ждать очереди. Я сел поближе к двери. Скамейка была ещё тёплой и показалась мне даже теплей, чем та, на которой я сидел раньше. Вот уж он её нагрел-то.

Интересно, мне одному неловко или все остальные чувствуют то же самое?

Бугаю было, наверное, всё равно. Его хоть на Красную площадь в одних трусах отправь, он будет так же кряхтеть, как будто это совершенно нормально — ходить полдня в таком виде перед совершенно незнакомыми людьми обоих полов. И что они там делают у хирурга?

Подошла моя очередь. Я встал, стараясь смотреть в пол, и открыл белую деревянную давно не мытую и не крашеную дверь. В кабинете было пятеро абсолютно голых парней. Только один из них учился в нашей школе, остальных я видел впервые. Они стояли в ряд перед столом врача, осматривавшего одного из них. У меня перехватило дух, настолько неожиданным было это дефиле, но меня быстро вернула в сознание сидевшая рядом с дверью медсестра, которая произнесла механическим голосом: «Школа, класс, фамилия». Я назвался, она тем же скрипом ржавого, работающего из последних сил робота сказала: «Трусы снимаем, стоим, ждём».

Парни стояли боком ко мне, свободно, как в очереди за картошкой. Бугай так вообще заложил руки за спину и прислонился к стене. Только мальчик из нашей школы, такой же субтильный, как и я, стоял, стыдливо прикрыв чресла руками. Я и тут старался ни на что и ни на кого не смотреть, но всё же не смог перебороть себя и оглядел бугая с ног до головы. Вот это да. Такого даже в музее не увидишь. Он перехватил мой взгляд, и я покраснел до ушей. Надо было куда-то смотреть, но куда ни посмотришь, всё время натыкаешься взглядом на голое тело. Выдавали бы какие-то повязки на глаза, что ли.

Самое интересное происходило перед столом врача. Хирург (мужчина лет сорока с чеховской бородкой и редкими русыми волосами, в белом халате и круглых очках, которые при большом желании можно было принять за пенсне) крутил перед собой очередного мальчика, просил его развести руки, поднять ногу, осматривал позвоночник, а потом вдруг начал трогать его в промежности. Со мной такое уже случалось много лет назад, мне и тогда все эти действия казались слишком интимными. Мальчик стоял, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, а остальные украдкой наблюдали за ним (хоть тут я не один такой любопытный). «Так, а теперь сам заголи головку», — сказал хирург будничным голосом. Впрочем, каким он ещё голосом мог говорить? Разве головка требует особенного пиетета? Парень сделал то, о чём его просили, после чего хирург развернул его и попросил нагнуться. Всё это происходило достаточно быстро, но мне хватило и этого, чтобы во мне что-то зашевелилось. Я испугался, что моё волнение будет замечено, это был бы полный позор. Особенно если принять во внимание этого парня из нашей школы. Я снова уставился в пол, пока очередь не дошла до бугая.

Он стоял совсем близко и исполнял все просьбы врача с каким-то отсутствующим и немного скучающим видом, будто говоря: «Ну, что тебе ещё? Головку заголить? Давай побыстрее заканчивай эту бодягу, а то мне курить охота». Я не смог заставить себя отвернуться и исподтишка наблюдал за ним. Он был красив. Широкое скуластое лицо, которое немного портило выражение скучающей тупости; развитая грудь, большие бицепсы, круглые белые ягодицы, выделяющиеся на фоне загорелого тела. Когда он проделывал все эти манипуляции со своим большим, оформившимся, неожиданно тёмным членом, я вдруг потерял контроль над собой и почувствовал, что мой собственный начинает опасно набухать. Чтобы как-то отвлечься, я стал тараторить про себя первое попавшееся стихотворение: «Скрыла руки под тёмной вуалью, отчего я сегодня бледна…» Тут он повернулся, наклонился и раздвинул ягодицы, «Оттого, что я терпкой печалью напоила его допьяна…». Ахматова не помогала. Самое неприятное было ещё и в том, что я оказался будто между Сциллой и Харибдой: сзади стояли зашедшие за мной мальчики, а передо мной — бугай. Я решил, что один бугай лучше четырёх свидетелей, и остался стоять к нему лицом. Я не знаю, заметил ли он что-нибудь, но, проходя мимо, смерил меня полным презрения взглядом, будто я был огромным насекомым.

Дальше началась настоящая пытка. Я и врача-то стыдился, а тут на меня смотрели пять пар глаз, которые были отнюдь не так безучастны, как хирург. Я надеялся, что моё возбуждение спадёт, но не тут-то было: несмотря на все усилия, а скорее даже благодаря им, предательский орган не становился меньше. Я ни на кого не смотрел, потому что любой взгляд смутил бы меня ещё больше, но я знал, что они всё видели и всё понимали.

Наконец, экзекуция была закончена, я быстро, но с достоинством прошёл к двери, надел трусы и вышел из кабинета.

Не знаю, специально они ждали меня на улице или моя несчастливая звезда столкнула меня с ними. Я сразу почуял неладное, когда увидел бугая, окружённого пятёркой парней, таких же крупных, как и он. Они все были одеты в модные спортивные костюмы Adidas: чёрные пластиковые брюки на резинке, черные или тёмно-синие куртки, белые футболки и видавшие виды кроссовки. «Темные, зато не маркие», — подумал я маминым тоном. Отступать было поздно и некуда, нужно было пройти сквозь этот строй, чтобы попасть на трамвайную остановку. Первым начал бугай: — А вот он, этот педрила, который на меня пялился. Ты чё, пидор, давно пизды не получал?

— А ему не нужна пизда, он же пидор!

Компания заржала над этим изысканным каламбуром.

— Ну-к поди сюда, парень, расскажи нам, как там у вас, у пидоров всё бывает?

Я шёл с каменным лицом, будто их эскапады относились вовсе не ко мне. Но долго это не могло продолжаться, потому что дорожка была узкой, и я неминуемо должен был упереться в них. Наконец, один из спортивных костюмов преградил мне дорогу и положил руку на плечо: — А ты чё, блядь, не здороваешься, когда с тобой разговаривают?

Я дёрнул плечом, чтобы сбросить его руку, но он больно ударил меня в живот, так, что я согнулся. Кто-то толкнул меня сзади, я упал на колени, и они стали не сильно, но ощутимо пинать меня ногами. Поскольку я не оказывал сопротивления, а избивать меня всерьёз никто не собирался, это занятие скоро им надоело, но отпустить меня слишком быстро было неинтересно. Бугай взял меня за плечи, приподнял и повернул к себе: — Слышь, ты, пидор, а хочешь у меня отсосать?

Пока один из его друзей держал меня за плечи, он расстегнул ширинку и вытащил из неё свой толстый чёрный член. Никакой эрекции у него, конечно, не было, но он под всеобщий хохот стал трясти им перед моим лицом, приговаривая: «Ну, давай, детка, ты же этого хочешь».

— Ладно, Никитос, пошли на хуй отсюда, а то вон какие-то старухи уже пялятся, щас ментов ещё, блядь, позовут, — сказал тот, что держал меня за плечи и тут же закричал в сторону, Ш что вы, блядь, пялитесь, пошли на хуй отсюда.