Северная Двина меж тем день ото дня сужалась, течение ее слабело, и вот вож объявляет:

— Через пару дней войдем в Сухону. В ней встречная струя легче, пойдем спорей. Неделю пути, если не заупрямятся перекаты, и мы — в Вологде.

Не зря оговорился вож. Как он прежде предполагал, помех не встретилось до Лузы никаких, а вот до Тотьмы пару вынужденных остановок случилось: чуть-чуть не удержали руля на третьем насаде и сел тот на мель. Дно вроде бы мягкое, илистое, но захватило киль[26]будто клещами. Без лебедки не обошлось. Почти полдня потеряли, пока караван вновь пополз вверх.

Но все трудности, как оказалось, ждали их еще впереди, когда миновали Шуйское и до Вологды оставалось всего ничего. Учан вгребся в затон, плоский песчаный правый берег переходил отлого в заливной луг, левый же — сплошная стена с гнездами-дырками стрижей, которые порхали беспрестанно над корабельными мачтами, вспугнутые редким чудищем. Вода под обрывом иссине-черная, стало быть, приличной глубины омут.

— Вот здесь бросим якорь, — сообщил вож. — Оглядимся. Пощупаем перекат, пустит ли насады.

Караван как шел гуськом, так и встал, подчиняясь поднятому на учане стояночному сигналу, с учана спустили шлюпку, на которой встал самолично вож с глубокомером в руке. Прошли немного и воротились.

— Будем прудить, — сообщил Богдану вож. — Не менее полудня для проводки через этот перекат, а там, должно быть, еще пара или даже тройка. Тебе, оружничий, слать бы гонца за конями да ехать посуху в Вологду. О грузе не сомневайся, доставим в лучшем виде.

— Верю. Только если что случится, головы мне не сносить.

— Если суждено случиться, разве ты огородишь от лиха? Твое дело глядеть в безделии.

— И то верно. Вели спустить лодку для гонца.

Вскоре лодка погребла вверх, и тут началось самое главное и самое интересное для Бельского, но более для англичанина. Поначалу тот не понимал, что речники собираются предпринять, чтобы преодолеть мелкое место на реке; он даже пожимал недоуменно плечами, видя, как матросы грузят длинную парусину на несколько лодок, установившихся гуськом, а погрузив, угребают с ней вниз по воде. Еще на двух лодках повезли туда же канатные бухты. Горсей даже спросил с ухмылкой:

— Не перегораживать ли реку собрались?

— Хотим, — совершенно обыденно ответил вож и добавил: — Увидишь своими глазами.

А они у англичанина на лоб полезли, когда сразу же за последним насадом одни матросы начали нанизывать на канаты парусиновую полость, которая имела кольца и по низу и по верху, другие — собирать камни поершистей и поувесистей, а пара молодцов принялась забивать длинный железный клин у самого берега, а забивши его, переправилась на другой берег и вбила такой же клин и там.

Когда парусиновая полость была нанизана, конец нижнего каната закрепили на клине, верхний же, более длинный, завели за столетний дуб, вольно раскинувшийся саженях в двадцати от берега. Две лодки, захватив концы канатов, потянули полость на противоположный берег, остальные матросы ловко крепили на нижний канат камни-грузила. С каждым метром ход лодок становился все трудней, но все же они догребли до противоположного берега.

Теперь — проще. Натянув посильно нижний трос, закрепи его за железный клин, верхний же заводи за стволы нескольких сосен из опаски, что одна сосна, даже матерая, не выдюжит напора воды, ибо корни сосны неглубоки и их может выворотить.

Заключительное действие — натяжение верхнего каната, чтобы поднять парусину, образовав из нее запруду. По дюжине матросов с каждого конца, а на берегу звонкоголосый:

— Раз-два — взяли! Еще раз — взяли!

С великим трудом, но натянут струнно верхний канат, парус надулся, словно под напором шального ветра, канат подрагивает лихорадочно, но держит напор воды, которая начала быстро подниматься.

Вож учана стоит на носу своего судна и глядит на воду. Вроде бы ему страшно интересно, как бег ее все более и более утихомиривается, струи, натыкаясь на силком остановленную воду, крутят мягкие водовороты. Кажется, кроме любования рукотворными водоворотами вожа больше ничего не занимает — не спускает он с них взора. И вдруг, ни с того, ни с сего — команда:

— Весла на воду! Якорь поднять! Сигнал на мачту: «Следуй за мной!»

По каким признакам вож определил, что пора грести вперед, для Бельского так и осталось загадкой.

Запенилась вода под взмахами весел, ходко пошел учан, ибо вода в реке не встречная, словно в настоящем пруду, а вожу все мало. Поторапливает зычно:

— Навались!

Насады тоже, подняв якоря, идут следом, как и прежде гуськом, лишь основательно сократили меж собой расстояния. Почти упираются носами в корму идущего впереди.

Далеко от переката учан увел караван, пора бы и остановиться, чтобы забрать парус-запруду, но вож все подбадривает гребцов:

— Навались!

Лишь когда версты на две от переката отгреб последний насад, вож скомандовал сушить весла, и вскоре несколько лодок погребли к запруде.

Освобождать парус-запруду проще: отвязал концы верхнего каната и бросил его, вода сама придавит помеху к самому дну и устремит свой вольный бег, выравниваясь до привычной своей ровности.

Даже здесь, далеко от запруды, почувствовался устремленный бег воды, якорные канаты струнно натянулись, но удержать корабли удержали. Понял теперь, отчего вож так далеко увел свой караван от переката: случись такое, что не удержит якорь, есть время вновь зацепиться, не сев на мель.

— Слава Богу, — перекрестился вож. — Еще пару перекатов и — у причалов в Вологде.

Для Богдана, увлеченного необычностью происходящего, время пронеслось галопом, и он удивился, увидев на берегу дюжину вооруженных всадников, своего слугу и пару коней в прекрасной сбруе.

— Послезавтра жди нас в Вологде, — пообещал вож учана, и они распрощались.

«Что ж, проведем не в безделии два вольных дня. Посетим верфи, — решил оружничий, — а как груз сдам, сразу же в Москву».

Все так и сложилось. Встретили Горсея наместник вологодский и воевода целым поездом. Пересадили английского посланника из седла в коляску, другую предложили Бельскому, но он отказался.

— В седле привычней. Не старик же я.

— И то верно. Коляски для жен и старцев расслабленных. — И тут же вопрос: — Банька изготовлена, но угодна ли она англичанину? Согласится ли? Да и сдюжить ли сможет?

— Сдюжит, куда денется. Я сам его похлещу веничком. Пусть узнает, как мы косточки усталые разминаем.

Потеха вышла с Горсеем в бане. Вроде бы несколько лет жил он в Москве и мог бы уже познать русскую баню, даже оценить ее благодать, но иностранцы, как англичане, так и немцы, никак не могли отступиться от своего привычного уклада, имели свои мыльни, а если у кого ее не было, предпочитали лохань русской бане. Горсей сразу же заупрямился.