— Дорогая, — сказал он, затем улыбнулся и снова отвернулся к Дики, который рассказывал анекдот про француза.

Элис лучезарно улыбнулась.

Льюис стоял, засунув руки в карманы, вдали от всех, и думал, что ему делать. Он видел, как Элис подошла на террасе к Джилберту, там в центре всеобщего внимания был Дики. Его отец вместе с остальными смеялся над тем, что тот рассказывал. Он подумал, что можно было бы подойти к отцу и сказать, что он уходит, но ему не хотелось привлекать к себе внимание. Он появился ненадолго, он проявил волю и не сломал Эду нос еще раз, не напился до беспамятства, и теперь пришло время уходить. Он назвал бы этот день успешным. Ему не хотелось оставаться со всеми на обед. Он видел, как официанты накрывают фуршетные столы, и подумал, что толкаться вместе с пожилыми дамами в борьбе за холодные закуски и бисквиты было бы невыносимо глупо.

Он медленно двинулся через сад, поглядывая на своего отца и Элис. Даже отсюда Льюис видел, что Элис пьяна.

Продолжая смотреть на нее, он остановился. Она поправляла ремешок на заднике своей туфли, держа в другой руке пустой бокал. Затем она поставила бокал прямо на пол террасы и принялась теребить свое платье. Она начинала смеяться позже всех, да к тому же слишком громко. Джилберт поднял бокал с пола, отдал его горничной, после чего взял Элис за руку. Льюис видел, как Джилберт посмотрел на Дики, видел его страх — как бы кто-нибудь не заметил, — и воспринял этот страх как свой собственный.

Внезапно Джилберт поднял глаза и перехватил его взгляд; Льюис был так поглощен наблюдением за ними, что почувствовал себя застигнутым врасплох. Его отец подал ему знак рукой, и он тут же подошел к нему.

Когда Льюис подходил к террасе, Джилберт, держа Элис под руку, уже немного отошел с ней от основной массы гостей. Льюис видел, что Дики заметил это, и повернулся к нему спиной, став плечом к плечу с отцом и загораживая Элис.

— Твоя приемная мать неважно себя чувствует. Я хочу, чтобы ты забрал ее домой.

Он говорил очень тихо, пристально глядя на Льюиса.

— Сейчас?

— Да, прямо сейчас.

Элис следила за ними, пока они говорили о ней: Джилберт высказал свое желание, а Льюис напоминал ребенка, сжавшегося и испуганного; ей хотелось накричать на Джилберта за то, что он втягивает в это сына, и на Льюиса — за то, что тот гордится таким доверием.

Джилберт протянул ему ключи от машины.

— Просто отвези ее домой. Я приду пешком позже. Элис!

Элис не отозвалась. Она смотрела вниз.

— Элис! Ты поедешь с Льюисом?

Она кивнула, стараясь ни на кого из них не смотреть. Льюис не мог взять ее под руку, как это делал Джилберт. Он пошел вперед, надеясь, что она последует за ним — она так и сделала.

— Спасибо, — сказал Джилберт.

Элис сошла за ним с террасы, а затем они завернули за угол дома. Льюис шел и думал о Тамсин, о том, как чуть не поцеловал ее. Его тело по-прежнему ощущало себя там, с ней, среди роз и травы, и ему совершенно не хотелось находиться здесь. Он отвезет Элис домой, а потом уйдет куда-нибудь. Ситуация ему очень не нравилась, он надеялся, что Элис достаточно пьяна, чтобы забыть обо всем этом. Внезапно рядом с ними, словно ниоткуда, появилась Кит.

— Миссис Олдридж! С вами все в порядке?

Раздраженная Элис остановилась; ее качало из стороны в сторону.

— А, малышка Кит Кармайкл! Какая хорошая девочка.

Она потрепала ее по щеке.

— Может быть, вам чем-нибудь помочь?

Он смущения Льюис начал злиться.

— Спасибо. У нас все в порядке.

Он повел Элис дальше, а Кит осталась стоять, но, проходя мимо, он заметил странное, болезненное выражение ее лица.

Престон переставил их автомобиль, и поэтому Льюис оставил Элис возле клумбы с рододендронами, а сам пошел его искать. Ее качало, в ожидании машины она порывалась сесть, и ему пришлось удерживать ее от этого. Теперь он согласился бы оказаться в любом другом месте, только не здесь.

Льюис подогнал машину к парадному входу, открыл дверцу и подождал, пока она сядет. Чтобы закрыть дверцу, ему пришлось перегнуться через нее.

Глаза ее казались остекленевшими, но макияж по-прежнему был безупречен. Он подумал, что, пожалуй, никогда не видел ее ненакрашенной. Она сидела, положив руки на колени, и неподвижно смотрела прямо перед собой, словно кукла. Они тронулись с места и поехали по дорожке — вести автомобиль было здорово, ему это даже почти нравилось, пока Элис не заговорила.

— Как ребенка! Меня уводят домой! — сказала она и потом, передразнивая кого-то, добавила: — Она плохо себя ведет. С ней так трудно. Почему она не может вести себя хорошо?

Такой он ее еще не видел, это было что-то новое, словно продолжение какого-то спора. Льюис не обращал на нее внимания. Он начал постукивать по рулю рукой в ритме, звучавшем в его голове.

— За кого она себя принимает? — с жаром продолжала Элис. — Что она о себе возомнила? Гостей, которые так плохо себя ведут, действительно принимать у себя нельзя, разве не так? Господи Иисусе! Льюис — Господи!

Он свернул на подъездную дорожку и остановил машину возле их дома.

— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! — вдруг закричала она. — Ты точно такой же, как и твой чертов папаша! Посмотри на меня!

В ее глазах горел огонь ярости, но, когда он действительно посмотрел на нее, она тут же отвела взгляд и успокоилась.

Он вышел и, не поднимая головы, открыл ей дверь. Она выползла из машины, а он не стал помогать ей. Она подошла к входной двери, вынула из сумочки свой ключ, но не смогла открыть им замок и заплакала.

— Боже мой! Льюис. Прости меня. Я не могу. О Боже, мне нет оправдания…

Он подошел к ней, взял у нее ключ и, открыв дверь, вернул ей его.

— Прости меня, — сказала она, продолжая плакать.

— Не плачь. Все нормально.

Она оперлась на него. Поддерживая Элис, он завел ее в холл, почувствовав удовлетворение от этого.

В холле, где было темно и прохладно, она, казалось, взяла себя в руки и шла уже сама. Он перевел дыхание и отступил от нее на шаг.

— Прости меня, Льюис.

— Ничего.

— Нет, правда, я…

— Все хорошо.

Громко тикали часы, от цветов в вазе на столе исходил приятный аромат, а на полированном полу стояла смущенная пьяненькая Элис и сжимала в руках свои сумочку и шляпу.

— О Боже. Какая же я дурочка! Думаю, что ты терпеть меня не можешь. Ну конечно. Ты всегда меня ненавидел. Я знаю, что это так.

На это мог быть только один ответ. Для нее всегда существовал только один ответ.

— Я не ненавижу тебя.