Я не гнала прочь мысли о Давиде и обрадовалась, когда внезапно получила от него письмо в красивом конверте, отправленном из Котки. Оно было написано на шведском языке и начиналось словами: «Дорогая Хилья».

Мне было приятно, хотя я знала, что «дорогой» — стандартное обращение в шведском языке и так называют всех подряд. Но мне показалось, что в письме оно звучало как-то по-другому, с оттенком нежности. Давид писал, что пытался до меня дозвониться и отправил несколько сообщений по электронной почте, но, не получив ответа, в итоге нашел меня через адресное бюро. Спрашивал, почему я не отвечаю, может, он чем-то меня обидел? Извинялся, что ему пришлось так внезапно уехать, но он был вынужден, такая работа… Рассказывал, что был в Мадриде и привез мне несколько сувениров, интересовался, можем ли мы встретиться. Он собирался приехать в Хельсинки на третьей неделе октября и остановиться в гостинице «Торни».

Эта была последняя неделя перед выборами, и Хелена запланировала на это время массу дел. Предполагалось, что я буду ее повсюду сопровождать. Однако в среду она намеревалась провести целый вечер на собрании своей фракции в арендованном коттедже, так что у меня наверняка будет немного свободного времени. Давид не оставил почтового адреса, и я решила позвонить ему.

— Привет, это Хилья. Извини, что не звонила раньше. Я уронила телефон в лужу, и сим-карта испортилась.

Разумеется, он понял, что я все придумала, но разве это имело значение?

— Хилья, я так рад тебя слышать! Как дела? Почему ты мне оставила сообщение, но не сказала номер телефона? Я не мог с тобой связаться!

От одного звука его голоса у меня перехватило дыхание. Я вдруг осознала, что стоит ему поманить меня, и я пойду за ним куда угодно. Закончив разговор, я легла на диван и попыталась успокоиться. Мужчина, на которого я так бурно реагирую, опасен. Я не могла больше ни о чем думать и принялась считать дни и часы до встречи.

Несмотря на мое желание остаться в стороне от политических игр, предвыборная суета захватила и меня. Хелена с ангельским терпением выслушивала критику оппонентов, которые называли ее партию то последователями Сталина, то стадом оголтелых защитников лис и кабанов, то буржуазными лоббистами. Когда комментарии становились особо острыми и речь срывалась на крик, я занимала позицию за ее левым плечом — штатное место охраны. «Тяжелая у нее работа, далеко не всегда приятная», — иногда думалось мне. Но ведь, с другой стороны, никто не принуждал Хелену и ее коллег идти в политику, это был их собственный выбор.

За день до встречи с Давидом я сидела за письменным столом и сортировала пришедшие на имя Хелены письма. На одном из них стоял штемпель Котки — города, который ассоциировался у меня как с Давидом, так и с Анитой. И тогда я вскрыла конверт и прочла письмо, хотя обычно просто раскладывала корреспонденцию по папкам, где Хелена регулярно просматривала ее. Не важные, на мой взгляд, письма я убирала в отдельную папку. Хелена читала все, что приходило на ее имя, и я удивлялась, зачем она тратит время на всякий бред. Ведь попадались и такие послания, с которыми можно было смело идти в полицию и писать заявление об оскорблении чести и достоинства.

На конверте из Котки не было ни обратного адреса, ни имени отправителя. Зато внутри лежала какая-то карта. Приглядевшись, я заметила, что это не обычная географическая карта, а схема какого-то участка: уходящий в море незастроенный мыс. И тут до меня дошло: это был тот самый участок, о котором мечтала Анита и который достался бизнесмену Уско Сюрьянену. Зачем кому-то понадобилось отправить Хелене эту карту? Или это намек на то, что участок был приобретен в обход закона?

Было ясно, что Хелена рассказывает мне далеко не все. Я решила вступить в ее игру и, перед тем как положить письмо в кипу другой корреспонденции, сняла с него копию. Вечером мы с Хеленой собирались на заседание фракции зеленых, после него в Киркконумми, так что сегодня у меня совершенно не будет времени изучить карту. Завтра, вероятно, тоже. Я снова повертела конверт в руках, надеясь обнаружить что-нибудь интересное: отпечатки пальцев или волосок, но тщетно. Стандартная почтовая марка, отпечатанный на машинке адрес… Вряд ли это может мне что-нибудь рассказать об отправителе.

В среду я проснулась в шесть. Было еще темно, на небе тускло поблескивали звезды, но уже вовсю шумела трасса, по которой нескончаемый поток машин несся в сторону Хельсинки. Я решила, что утренняя пробежка станет хорошим началом дня, и вышла на улицу. Хелене сегодня предстояло выступать с речью на шведском языке в округе Таммисаари, и она попросила меня прочитать речь и проверить, нет ли грамматических ошибок. В принципе, я была не особо сильна в шведской грамматике, но, как говорят, одна голова хорошо, а две лучше. В настоящий момент Хелена в соседней комнате беседовала с журналисткой из России: невысокой худенькой женщиной лет шестидесяти, которая представляла оппозицию и выступала с резкими замечаниями в адрес Кремля. Власти преследовали ее, она постоянно скрывалась, меняя телефоны и переезжая с квартиры на квартиру. Разговор шел на русском языке, и мне периодически удавалось уловить отдельные фразы. Сначала разговор шел о газопроводе, который планировалось проложить по дну Финского залива, потом переключился на свободу слова. А в какой-то момент мне показалось, что Марина Михайлова и Хелена заговорили про Котку. Не она ли прислала Хелене то самое письмо с картой?

Вдруг я снова навострила уши. Мне показалось, что Михайлова сказала «Нуутинен». Причем произнесла фамилию именно так, как говорят русские, — сократив гласные и смягчив первую «н».

— Почему? — переспросила ее Хелена по-русски.

— Она знала, что по этому участку пройдет трубопровод. И вопрос был даже не в том…

Следующего предложения я не смогла разобрать, зато снова услышала знакомое имя — Валентин Федорович. Разумеется, мужчин по имени Валентин в России немало, но я знала, что отчество Паскевича — Федорович.

— Вы уверены? — переспросила Хелена.

— Абсолютно.

В этот момент у Хелены зазвонил телефон: она оставила мне свой мобильник и попросила, чтобы я сама отвечала на звонки и по возможности не отвлекала ее. Звонил известный редактор крупной столичной газеты с вопросом, когда Хелене было бы удобно с ним встретиться и дать интервью. Я попросила его перезвонить позже, хотя видела, что Марина Михайлова уже стоит в дверях и прощается с хозяйкой кабинета.

— До свидания, Марина Андреевна, — произнесла Хелена, стоя в дверях, и поцеловала женщину в щеку.

Несмотря на хрупкое телосложение, Хелена казалась высокой и крепкой на фоне худенькой русской журналистки. Я же по сравнению с ними была просто гигантом.

— До свидания, Хелена, да хранит вас Господь!

— Да хранит вас Господь, — произнесла в ответ Хелена, хотя, насколько я знала, была атеисткой. — Хилья проводит вас. До отправления поезда осталось не так много времени.

Михайлова возвращалась в Москву. Глядя на нее, я вдруг вспомнила золотые купола российской столицы, и у меня на мгновение защемило сердце. Одетая в толстую шерстяную юбку и старомодные тяжелые ботинки, журналистка внешне не отличалась от сотен старушек, что продают зелень и ягоды возле станций московского метро. Но это была не обычная бабушка, а опасная инакомыслящая, представляющая для властей реальную угрозу. Прощаясь, она протянула мне руку, и я почувствовала крепкое пожатие маленькой сухой ладони. Затем женщина повернулась и медленно пошла прочь; казалось, каждый шаг давался ей с трудом. Я смотрела ей вслед, пока она не скрылась за поворотом.