– Добро, Велесдар. Пойдём-ка, продолжим беседу с нашими темниками да изведывателями. – Они вышли на широкий княжеский двор, где под навесом уже собрались воинские начальники.

– Что в граде народ речёт, о нас как мыслит? – Спросил князь, обратив взор на старшего изведывателя.

– Да как бы затаились кияне, – по обыкновению неторопливо отвечал основательный Мишата. – Большинство рады, конечно, что от насильно крестившего их Аскольда избавились, но и нас весьма опасаются. Скальд ведь столько лет твердил всем, что послан на Киевщину самим Рюриком, и всё творит волей его, а коли кто супротив станет, так явится сам безжалостный новгородский князь с железными воями, коим слово «пощада» неведомо. А тут как раз мы и явились, да ещё и Скальда одним махом прикончили.

– Ничего, вои наши себя с киянами достойно ведут, утрясётся всё, поймут, что лгал им Певец, – подал голос темник Бобрец.

– Мы за порядком в граде крепко следим, всё будет добре, привыкнут, – согласно кивнул темник Варяжской дружины Фарлаф.

– Верю тебе, Фарлаф, как отцу твоему Свену верил, ты службу воинскую добре знаешь. А ты, отче Велесдар, раззнакомился уже с волхвами киевскими, что они рекут? – обратился князь к ободритскому волхву.

– За то, что от ярма веры чужинской помог избавиться, тебе, княже, кияне благодарны, – да не просто всё в Киеве. – Волхв помолчал, собираясь с мыслями. – Верно Мишата рёк про то, как умело лживыми речами одурманил киян Певец и убедил их, что кровожадный варяг Рюрик страшнее злых хазар. Да не только в сей лжи дело, – с тяжким вздохом продолжал Велесдар. – Помните волхва Хорыгу, что был против призвания Рарога с воями на Новгородчину и ушёл в Киев?

– Знали мы его, – отвечал Мишата, – только Рарога он так и не узрел, потому как ушёл с Новгородчины ещё до прихода туда князя ободритского.

– Так вот, братья, и княже, тот молодой посланец от Киевских волхвов, именем Дубок, что приехал в Нов-град помощи просить, как раз и был учеником Хорыги. Чуя гибель свою, древние пергаменты и дощьки старый кудесник с потворником своим схоронили в надёжном месте. На днях мы тот клад бесценный с Дубком в Киев перевезли, – молвил Велесдар.

– А отчего отец Хорыга был против нашего прихода? – Спросил, хмурясь, Ольг.

– Прежде всего, он считал, что народом должно править Вече, которое избирает князя только в часы войны. И тем более был против призвания князей со стороны, хоть и родственных кровей.

– Всему свой срок и своё место, – задумчиво молвил Ольг. – И Вече хорошо, когда оно народу во благо, и власть княжеская. В северной Словении до прихода князя Рарога с братьями было Вече, да что толку? Перессорились народы меж собой, – чудь, весь, словены, русы, кривичи, – каждый себя лепше иных мнил. Кровью и разорением стали вопросы решать, а не мудрым словом. А как укрепили Рарожичи власть княжескую, так и Вече стало всей Новгородчине служить, а не какому-то одному роду-племени. Ладогу и иные грады отстроили лепше прежних, и торговля веселее пошла, и нурманским разбойникам руки укоротили. – Заметил князь.

– Ведомо мне также, – продолжил Велесдар, – что происходил горячий, как полуденное солнце отец Хорыга, из тех родов, что более двух сотен лет тому пришли в наши северные края из Сурожской Руси, которую пришлось покинуть под натиском греков. Ослабела Русь Сурожская от богатств многих, от роскоши её храмов, которые стали для алчных на злато и серебро хазар да ромеев добычей желанной. С того горького опыта хранили роды, вышедшие из Полуденной Руси, неприятие чрезмерной роскоши, полагая, что в богатстве излишнем кроется причина всех наших зол. А в Варяжской Руси он как раз и узрел роскошь храмов и жилищ, как и рабский труд, что, по мнению Хорыги, стало подтачивать её могущество, как прежде в Руси Сурожской. Оттого и не мог воспринять Хорыга князей из Варяжской Руси, никак не мог.

– Погоди, Велесдар, так ведь вы, ободриты, из которых и род рарожичей происходит, исстари Дубам в рощах священных молились, помня о таком же уроке, когда ваши предки вынуждены были уйти на берега моря Варяжского с Дуная синего, – вскинул брови Ольг.

– Сие верно, только на остров Руян, в блистающий великолепием храм Свентовида щедрые в золоте и драгоценностях подношения после удачных походов морских делали, как и все тамошние племена русско-варяжские, – уточнил молодой волхв, бросив быстрый взгляд в сторону Руяра, который тоже заинтересованно слушал разговор князя с волхвом. – Ведь для нас, как и прежде, Руян есть сердце духовное, и плату ежегодную в триста священных гривен храму Свентовида мы платим от Нов-града ради мира со всеми нашими племенами поморскими.

Ольг согласно кивнул, опять вспомнив, что именно на Руяне в праздник Световида князь Рарог назначил его воеводой.

– С тех пор, как Северная Словения стала платить триста священных гривен храму Свентовида, она истинно мир обрела, более лютичи и другие племена варяжские не хаживают с разбоем на наши земли, – заметил князь, – а напротив, помощь оказывают – в дружине нашей служат, а если надобно, и воев, и коней, сколько потребуется, дадут.

– Верно, княже, – ответил Велесдар. – Только для большинства киян все бодричи, вагры, лютичи, руянцы и прочие суть – варяги, кои за плату могут наняться служить кому угодно, хоть тем же ромеям, хоть германцам, в чьих войсках они состоят. Но не только из-за этого был против нашего прихода отец Хорыга. У сурожцев, живших на жарком полудне, не было в обычаях кровавых жертвоприношений богам, а только плоды, злаки, овощи, мёд, сброженный на солнце, и прочие подношения «от трудов своих». А вот севернее, в том же Киеве, и агнца в жертву приносят, и петухов, и овнов, и быков. Про наши же совсем полуночные края и речи нет, там в лютую долгую зиму, без дичи, мяса и жира не выжить, без шкур тёплых человек замёрзнет в тайге или на морских просторах. Вот и дают богам в благодарность то, без чего не обойтись. А про то, что некоторые племена варяжские переняли у нурман человеческие жертвоприношения из числа пленённых врагов, особенно христиан, то вам лепше, нежели мне, ведомо.

Над широким столом под навесом нависла неловкая тишина, лишь изредка вольный ветерок касался суровых ликов воинов своей лёгкой прохладной дланью.

– Выходит, отец Хорыга дважды пострадал от Скальда, – с болью вымолвил Мишата. – От лжи его чёрной, и от руки разбойничьей. Будь он трижды проклят за дела свои мерзкие! А отцу Хорыге светлая память! Добре, что волхвы киевские надёжно схоронили сии грамоты. А где сей потворник, – вспомнил Мишата, – он ведь с нами из самого Нов-града шёл, а не признался, что ученик Хорыги…

– Смущается он, речёт, не по чину ему перед столь именитым собранием речь держать. Передаёт благодарность, что мы пришли, а то бы епископы византийские много чего сожгли и уничтожили.

– Если бы мы не пришли, то не только свитки да доски сгорели бы, а и всю Русь Киевскую и не только Киевскую окрестили бы хитрые греки, как с Болгарией Дунайской они сделали, – ответил задумчиво Ольг, глядя куда-то пред собой. – Тогда потеряла бы Киевщина волю свою и обернулась рабой византийской. Даже права суд вершить они князя киевского и всех потомков его лишили, а кто суд вершит, тот и хозяин. Значит, хозяином сих земель стала бы Византия, а князья принялись бы в борьбе за власть друг дружку резать да убивать, как византийцы своих императоров, где сын отца, брат брата, жена мужа изводят, кто мечом, кто ядом, сплетая непрерывно заговоры и ложь плодя, как рыба икру в реке, числом немереным.